— Если бы это случилось не так давно — ты бы этому не обрадовалась.
— Я и сейчас не рада, — серьезно сказала Лайвен. — Я вижу тебя, Крэйн-Бейр. Ты не просто уродлив, ты отвратителен внутри. У тебя внутри — боль, страх и ненависть. Нет, это не ворожба, просто у меня было время, чтобы научиться видеть людей. Ты ужасен даже на фоне тех, среди которых живешь.
— Вздор. Просто сейчас я смотрю на уродство как равный. Я стал ниже ростом, Лайвен, только и всего.
— Да нет… — Она зло искривила тонкие губы, лицо заострилось. — Ты всегда и был таким. Понимаешь? Ворожей не насылал на тебя проклятие, он лишь дал проявиться твоему настоящему лицу. Истинному лицу Крэйна. Что, не так?
— Убирайся.
— Этот нальт принадлежит тебе не больше, чем мне. Так что, Бейр? Что ты думаешь? Ты заслужил свое лицо, так носи его с гордостью!
— Если ты не заткнешься, я сломаю тебе шею, — сказал он как можно спокойнее, уже чувствуя покалывающие по всему телу иглы гнева. — Не над каждым уродом можно насмехаться.
— Я не насмехаюсь. — Она внимательно посмотрела на него сквозь неровно обрезанную прядь волос. — Я завидую. Ты единственный человек, который не носит маску. Маски носим мы все, но только не ты. Ты… настоящий.
Гнев, уже затопивший его почти целиком, вдруг исчез, словно крошечными каплями испарился сквозь поры. Крэйн почувствовал себя невероятно усталым и постаревшим. Он задумчиво поднял руку и машинально пригляделся к ней. Серая тонкая кожа обтягивала узловатые сухие пальцы, больше похожие на неровно обломанные ветки, ровно пульсировали фиолетовые набухшие жилы. Рука старика. Тяжелая, хрупкая, неуклюжая.
— Настоящий урод.
— Да.
— Ты меня ненавидела, а теперь что, завидуешь?
— Не знаю. — Она пожала плечами. — Может. Приятно увидеть в этом мире хоть что-то настоящее. Но жить с таким лицом… Не знаю, смогла ли бы. Ты все-таки сильнее, к тому же ты был шэлом до этого.
— Меня держит только то, что я не хочу умирать уродом. Словно это имеет какое-то значение.
— Даже зная, что это невозможно?
— Даже зная.
— Ты сильный. Отвратительный, уродливый, нелепый, но сильный, — задумчиво произнесла Лайвен.
— И абсолютно настоящий, — подсказал он.
— Да, настоящий.
Злость покинула его полностью. Осталась лишь занимаемая ею раньше пустота.
— Ты ведь тоже его ненавидишь, да? — спросил глухо Крэйн. — Точно?
Усмешка, тронувшая невидимым дуновением ветра ее губы, не была злой.
Она замерла отпечатком на коже, четким, как оставленный в песке глубокий след.
— Чего ты решил?
— Показалось. У тебя взгляд… такой.
— Я не делаю из этого тайны. — Лайвен резким движением отбросила волосы со лба. Они замерли дрожащими венчиками на ее висках. — Этот мир не сделал мне ничего такого, за что я стала бы желать ему долголетия. Иногда мне кажется, что Ушедшим стоило разбить его в дребезги, когда они решили, что он не стоит их внимания. По-моему, гораздо лучше, когда дети ломают свои игрушки, а не бросают их пылиться в темном углу. Брошенные и забытые игрушки почти всегда жалки.
— Ты фанатичнее жрецов Ушедших.
— Я все-таки не жду конца мира. Просто… По-моему, ты пытаешься сменить тему.
— Нет.
— Врешь.
— Тоже нет.
Они смотрели друг на друга, и Крэйну подумалось, что в своей напряженности и скованности они оба похожи на диких неприрученных хегтов, когда те сходятся посреди поля и начинают медленно кружить, держа выпученные тусклые глаза направленными навстречу. Иногда такие танцы заканчиваются миром и твари расходятся, иногда — схваткой. Жестокой, беспощадной, как умеют сражаться только хегги. И сигналом для того и другого может быть совсем незаметное движение.
Ему показалось, что очень важно непременно сейчас сделать это движение.
— Мне кажется, мы похожи. Я тоже не люблю все окружающее. — Он сделал короткий жест, обводя вибрирующие на скелете каркаса стены нальта. — Мне тоже не за что благодарить этот мир. Но я не верю в Ушедших.
Лайвен приподняла голову. Кажется, в этом коротком жесте было любопытство. Крэйн надеялся, что сделал верное движение.
— Ненавидеть мир… — сказала она так тихо, что залети в нальт порыв ветра — он бы заглушил ее слова. — Так глупо и так по-детски. Напыщенно и глупо. Наверное, именно в этом мы и похожи, хотя это и нелепо звучит. Мы оба терпеть не можем того, что отказывается подстраиваться под нас.
— Если ты…
— Интересно. — Она резко поднялась и шагнула к выходу. Пол под ногами тихо и неприятно визгливо скрипнул. — Если бы ты смог говорить с Ушедшими, чего бы ты попросил? Чтобы они вернулись?
— Не думаю, — сказал он тихо. — Игрушки действительно лучше ломать.
— Вот здесь мы уже не похожи, — улыбнулась она и одним сильным резким движением перепрыгнула борт нальта, скрывшись из виду.
Некоторое время Крэйн смотрел ей вслед, хотя знал, что она отошла уже далеко.
Смотрел вслед женщине, которую любил или ненавидел. Или и то и другое сразу.
Потом взял дубинки и стал заниматься.
— Уже привал?
Лайвен неспешно отдернула занавесь нальта, прищурилась.
— Рано. Эно еще далеко до зенита.
Их нальт, шурша полозьями по земле, остановился. Крэйн слышал, как впереди недовольным голосом что-то пробубнил Теонтай. Нотару, сидящий возницей, что-то ему ответил, но шелестящий ветер сдувал все слова.
Заскрипели резко сдержанные хегги.
— Если кому-то приспичило смочить эту землю, можно было бы подождать и до Нердана. Осталось всего ничего…
— Да. — Лайвен прислушалась. — Я не слышала сигнала. Тильт всегда подает сигнал, если что.
— Выйдем и посмотрим?
— Иди, если хочешь. Я за последние Эно так растрясла себе кости в этой коробке, что не сдвинусь и с места.
Крэйн приподнялся было, но передумал и сел обратно на лежанку. Что бы ни случилось, хозяин калькада всегда принимает верные решения. Но он уже почувствовал — что-то неладно. Словно тончайшая нить предчувствия скользнула сквозь пальцы и выскочила на свободу. Словно…
— Люди! — Крэйн напрягся и шагнул к выходу. — Слышу чьи-то голоса.
— Наверное, караван, — пожала плечами Лайвен. — Тильт объявит твой выход, Бейр, с чего спешить?
— Это не такие голоса, это…
Не закончив, он спрыгнул на землю.
Земля тут была хорошей, не чета душным едким пескам Себера — она стелилась во все стороны бескрайним коричневым ковром, из нее тянулись к небу невысокие, но густые деревца, образуя небольшие плотные рощицы.
Накатанная многими тысячами нальтов дорога была тверда и приятно холодила босые ступни. Все было спокойно, даже Эно в этот предзенитный час казался не столь грозным как всегда. Но ноющее предчувствие не отпускало, словно острая нить, проскочив сквозь пальцы, глубоко рассекла кожу.
