как «жертву репрессий», и стал Аркадий-Алёнка популярным в среде будущих диссидентов городским сумасшедшим, вернее сумасшедшей, похлеще уже начавшей в то время ходить пешком под стол Валерии Новодворской.
Но прожила Алёнка так недолго. Это пока она обитала в стационаре, её кормили, одевали и при необходимости лечили, а по выписке пансион этот прекратился. Быстро опустившись до состояния уличной шалавы, Алёнка заразилась туберкулёзом, сифилисом и «букетом» других заболеваний, преимущественно венерических, потом угодила в тюрьму за кражу, где и сгинула, получив в душевой заточку под ребро. Не вписалась в коллектив…
…Как и в первый раз, Аркадий пришёл в сознание у себя дома в двадцать первом веке. Жены рядом не было, – осталась с ночёвкой в гостях «у подруги», – за стенкой у тёщи орал телевизор (то ли она его забыла выключить вечером, то ли уже включила, с утра пораньше). Аркадий опасливо пощупал между ног и понял, что всё не так уж и плохо. Посмотрел на окно: за окном светало. «Пожалуй, выйду сегодня пораньше на работу, пешком прогуляюсь…» – решил он. Встал с кровати и пошёл умываться.
Алюминиевый сон Веры Павловны
Приснился как-то раз Вере Павловне Ромашкиной – той самой Вере Палне, о которой читатели уже знают из рассказа «Новые люди» – мистический сон. И явилась Вере Палне во сне том некая распрекрасная особа, очень демократичная и прогрессивная и стала показывать ей всякое.
Распрекрасная особа привела Веру Палну во дворец, где шёл пир и стоял чад кутежа. И вот посреди пира вышел бард и стал бренчать на гитаре и петь песни; и от песен тех шибануло Веру Палну прямо в мозг. И увидела она, как с древних времён и по настоящий день – а дело было, напомню, в середине XIX века в Российской Империи – несправедливо обходились с женщинами токсичные мужланы: то покупали их как рабынь и принуждали к сожительству; то объективировали женскую красоту, не признавая обладательниц оной равными себе и должным образом не уважая их; то рыцарски кобелировали вокруг прекрасных дам до свадьбы, а потом принимались вести себя с ними как настоящие мудаки… Когда Веру Палну отпустило, распрекрасная особа провела с ней разъяснительную работу: очень занудно и косноязычно объяснила ей, что всё то в прошлом было неправильно и несправедливо, и потому прошлое надо заклеймить позором и деятельно каяться за дела предыдущих поколений, всё делая не так и потому правильно. О том, что по-иному в прошлом быть попросту не могло, потому, что таков он, исторический материализм – суровый и безжалостный товарищ, не принимающий в расчёт глупые и наивные благопожелания; и что люди прошлого – и мужчины и женщины – вели себя адекватно уровню исторического общественного развития, базирующемуся на развитии научном и производственном, потому упрекать их не за что – обо всём том распрекрасная особа не говорила, потому, что того не знала. Да и как ей о том было знать, если она, особа эта, оказалась на самом деле ею самой – то бишь Верой Палной, которая сама себе во сне явилась.
– Я, – говорит распрекрасная особа, – это ты, просто правильная. За такими, как мы с тобой, будущее… – Далее Вера Пална стала объяснять Вере Палне за равноправие, столь же долго, нудно и косно, как и перед тем объясняла за историю, не сообщив ей при этом ничего, о чём бы не писали в своих газетах и прокламациях современные феминистки за границей. – Нет ничего выше человека, и нет ничего выше женщины! – закончила распрекрасная Вера Пална пылкую речь, не заметив противоречия в собственных словах; ибо если «нет ничего выше женщины», то тогда женщина выходит «выше мужчины», и получается, что в утверждении: «нет ничего выше человека» под человеком подразумевается одна только женщина. Вера Пална спящая тоже не заметила указанного противоречия в словах своего alter ego.
После этого распрекрасная особа призвала в сон уже знакомую Вере Палне (и читателям упомянутого выше рассказа) многоликую сущность, именуемую «невестой многих женихов и сестрой своих сестёр», являвшуюся ей прежде в других снах. Сущность та была женского пола, и имела внешность в прямом смысле слова интернациональную: непрерывно превращалась из русской во француженку, потом в англичанку, после в немку и в полячку (в негритянку вот почему-то превращаться никак не хотела) и снова в русскую, и так по кругу… – инфернальная, в общем, была сущность. И вот эта интернациональная сущность показала Вере Палне «тайны своего будущего»…
Почему «своего будущего»? Ну, сами посудите, насколько такое будущее правдоподобно, и хотите ли вы, чтобы такое будущее стало вашим.
В будущем, пригрезившемся Вере Палне, люди разъехались из городов по чугунным «санаториям» – здоровенным дворцам, коих «новые люди» – то бишь, такие, как Вера Пална, её муж Дмитрий Сергеич Борщевиков, её любовник Александр Матвеич Рамзанов, гуру и наставник всех троих революционер-подпольщик Махмутов и другие замечательные граждане – понастроили в сельских местностях до чёрта. Для чего понастроили – непонятно, ибо нужды в огромных многотысячных толпах сельское хозяйство такого будущего не похоже чтобы испытывало: всё там было максимально механизировано и автоматизировано, а что такое колхоз и совхоз, и сколько там требуется трактористов, комбайнёров, доярок и других сельскохозяйственных специалистов – показала настоящая, а не пригрезившаяся во сне экзальтированной и ветреной молодой особе, история. Читатели легко могут вообразить себе ситуацию, в которой все советские горожане снимаются с мест и разъезжаются по колхозам… Кто, хочется спросить многоликую сущность, будет производить упомянутую чудо-технику? А ведь для серьёзной индустриализации, как, опять-таки, показала нам реальная история, требуется много заводов и фабрик, каковые в чистом поле аки грибы не растут. А если, всё же поставить в чистом поле один единственный завод, то вокруг него неизменно образуется так называемый моногород.
Кроме чугунных «санаториев», в которых на три-четыре тёплых месяца в году собирались многотысячные толпы бездельников (действующих, по учению «новых людей» исключительно из соображений «разумного эгоизма» – это, если коротко, когда себе любимому хорошо, а значит и «всему обществу на пользу»), в будущем том были ещё гигантские дома-коммуны из стекла и алюминия. Каждый такой алюминиевый дом был произведением высокой художественности, но в сути своей являл гибрид общаги и клуба, – такой же чугунный «санаторий», только из алюминия, в котором алюминиевые стены, алюминиевые полы, алюминиевая мебель, посуда и бес его знает, что ещё. Всё из алюминия! Ну, кроме окон, зеркал и ковров. Хотя… возможно, что и ковры были тоже из алюминиевой проволоки, но это неточно.
Над домами-коммунами в летнее время
