Но он не может освободиться от томительного чувства подавленности, от ощущения чего-то не сделанного…
Это ощущение невыполненной задачи заставляет Райана работать еще интенсивнее.
Он заново прогоняет тесты на компьютере. Он инспектирует приборы, перепроверяя каждый, чтобы удостовериться в точности показаний.
Все в идеальном порядке.
Он ничего не забыл.
То чувство почти исчезает.
Прочитав отчет в компьютер, Райан идет к пульту под экраном и открывает выдвижной ящик, где лежит красный бортжурнал, готовый принять его заметки. Он садится за свой стол и, мурлыча песенку, выполняет кое-какие расчеты. Работает механически, но быстро. Наконец, удовлетворенный, завершает работу.
Теперь у него есть пятнадцать свободных минут. Он опять извлекает из ящика красный бортжурнал, проводит черту под своим официальным рапортом и пишет:
«Один в корабле, я испытываю взлеты и падения эмоций, не закаленных необходимостью менее механической работы, чем та, которую я выполняю, не отвлекаемый присутствием остальных».
Он перечитывает написанное, хмурится, пожимает плечами, продолжает:
«Это причиняет глубокую боль и делает меня добычей собственных чувств. Это также доставляет и большую радость. Час назад я вглядывался через иллюминатор в бесконечные пространства и припомнил, что я, что все мы, как группа, сделали для своего спасения. Мой ум возвращается назад, туда, — чем мы были в прошлом и чем будем в будущем».
Перо Райана повисает над страницей. Он делает пишущие движения над журналом, но не в состоянии облечь мысли в слова.
Наконец сдается, проводит еще одну черту под записью, захлопывает журнал и убирает его в ящик.
Потом передумывает, достает обратно и продолжает торопливо писать:
«Мир болен и даже наша компания была затронута недугом. Мы не остались незапятнанными. Мы продали некоторые наши идеалы. Но, может быть, разница была в том, что мы сознавали, что продаемся. Мы понимали, что делаем, и потому оставались разумными, когда почти все остальные впали в безумство.
Правда также, что мы стали в какой-то мере равнодушны к ужасам вокруг нас, отгородились от них — даже оправдывали какие-то из них, — даже смешивались со всем стадом время от времени. Но у нас была цель — наше ощущение предназначения. Это поддерживало нас. Я, однако, не отрицаю, что иногда поддавался и совершал поступки, о которых сейчас склонен сожалеть. Но, может, это и стоило того. В конце концов, мы уцелели!
Может быть, других оправданий и не нужно.
Мы сохранили наши головы и сейчас летим колонизовать новую планету. Дать начало новому обществу с более чистыми, достойными, разумными принципами.
Пусть циники думают, что это недостижимый идеал. Со временем все станет так же плохо, скажут они. Что ж, может быть, и не станет. Может быть, на этот раз мы на самом деле сумеем построить разумное общество!
Ни один из нас не безупречен. Особенно эта компания! Все мы ссоримся, у всех есть качества, которые другие находят раздражающими. Но суть в том, что мы — семья. Будучи семьей, мы можем спорить, в чем-то сильно расходиться — даже в какой-то степени ненавидеть друг друга — и все-таки выжить.
В этом наша сила».
Райан зевает и смотрит на часы. У него есть еще несколько свободных минут. Он смотрит на бумагу и опять начинает писать:
«Когда я оглядываюсь на нашу земную жизнь, особенно к концу, я осознаю, в каком же мы были напряжении. Рутина корабля успокоила меня, позволила понять, во что же я превратился. Мне не нравится то, чем я стал. Наверное, надо стать волком, чтобы драться с волками. Этого никогда больше не случится. Были времена, не могу отрицать, когда я потерял веру в свои идеалы — и даже в свои чувства. Некоторые события словно в тумане — некоторые почти совсем забылись (хотя, не сомневаюсь, кто-то из моих родственников или друзей сумеет мне напомнить). Слабо верится, что обществу понадобилось так мало времени, чтобы потерпеть крах.
Что, несомненно, вызвало травму — внезапность. Очевидно, признаки надвигающихся кризисов существовали, и, наверное, мне следовало бы обратить внимание на них — но внезапно весь этот хаос обрушился на весь мир! То, на что мы ворчали на манер стариков, недовольных меняющимися временами, оказалось, я понимаю теперь, гораздо более серьезными показателями социальных потрясений. Стремительный рост населения, уменьшение производства продуктов — это были старые проблемы, о которых говорил еще Иеремия, — но они навалились на нас неожиданно. Возможно, мы намеренно отказывались признать эту проблему точно так же, как люди отказывались признать возможность войны с Германией в конце тридцатых. У нас, хомо сапиенс, есть замечательная способность прятать головы в песок, притворяясь, что ничего не боимся».
Райан мрачно улыбается. Это так, думает он. Люди в стрессовой ситуации начинают обычно заниматься десятком надуманных проблем, оставляя реальность совершенно нетронутой, потому что с ней слишком трудно справиться. Как тот человек, что потерял в доме шестипенсовик, но решил поискать его на улице, потому что там светлее и он сэкономил бы на свечах.
Он добавляет в журнал:
«И всегда находится какой-нибудь чертов мессия, отвечающий их потребностям, — кто-то, за кем они слепо пойдут, потому что слишком боятся положиться на свой здравый смысл. Вроде Дон Кихота, возглавляющего гадаренских свиней!»
Райан вслух смеется.
«Вожди, фюреры, дуче, пророки, провидцы, гуру… Сотню лет миром правили плохие поэты. Хороший политик лишь в небольшой степени провидец — в сущности он должен быть человеком, видящим практические, сиюминутные нужды людей и пытающимся что-то делать с этим. Провидцы хороши, чтобы воодушевлять людей, — но это худший тип лидеров: они пытаются навязать свои довольно простые предвидения чрезвычайно сложному миру! Почему политика и искусство так перемешались за последнюю сотню лет? Почему плохим художникам достались народы в качестве холстов для писания своего обрывочного, поверхностного вздора? Возможно, потому, что политика, как до нее религия, перестала быть эффективной силой и нужно было найти что-то новое. И явилось искусство — до тех пор, пока в свою очередь его что-то не заменит. Подвернется ли это что-то? Трудно сказать. На Мюнхене 15040 мы, вероятно, никогда не узнаем, уцелеет мир или нет.
Слава Богу, что мы вовремя проявили инициативу и отправили этот корабль к звездам!»
Времени писать больше нет. Райан торопливо откладывает бортжурнал и приступает к регулярной проверке двигателя корабля, прогоняя тест практически для каждого отдельного узла.
