— Администрация сознает, что лишила вас привычного дохода, поэтому вам полагается компенсация. Вот справка, обратитесь к коменданту крепости, приемные часы для населения такие-то. Вам выплатят неустойку. На многое не рассчитывайте. Вы и ваши сотрудницы считаетесь вынужденно безработными, поэтому вот талоны на питание. Проживание в данном помещении исключено. Выселенным иностранным подданным предоставляется бесплатно временное жилье, разумеется, социальное. Комнаты на четыре или шесть постояльцев, санузел на этаже, душевая отдельно, столовая в цоколе. Желаете больших удобств — пожалуйста, но за отдельную плату. В течение ближайших двух недель каждой из вас следует принять решение: остаетесь вы на Изерлоне, возвращаетесь в Рейх или отправляетесь в Альянс. В интересах командования — чтобы население Изерлона осталось на своих рабочих местах, но это не ваш случай. Ваше рабочее место ликвидируется. Желающие остаться на станции должны обратиться в службу по трудоустройству, вам помогут подобрать варианты. Желающие отбыть по техническим причинам не могут сделать это ранее первых чисел июня. Вопросы есть?
— Есть, — сказала мадам. — Как можно осуществить возвращение на территорию Рейха и кто поможет мне отвинтить от потолка мою люстру?
Оказалось, что улететь в Рейх можно только частным образом. Нанять гражданское торговое судно. Где его взять — не забота администрации.
— Идеальным вариантом для вас, мэм, было бы судно свободных торговцев с Феззана. Они постоянно курсируют между Империей и Альянсом. Но никто не может предсказать, когда появится на Изерлоне подобный корабль — и появится ли вообще.
А люстру, так и быть, отвинтили Левый и Правый. Мадам бегала вокруг них, лезла под руку с советами и опасениями и вскрикивала: "Осторожно, не разбейте подвески!"
— …Короче, мадам и часть девушек надеются на феззанцев. Сидят на ящике с люстрой и ждут попутного транспорта. А я ищу работу на станции. В родной Рейх мне как-то неохота. — Аннелиза задумчиво оглядела огрызок, оставшийся от яблока. — Как тут на огородах, ничего?
В начале июня прибыли корабли Альянса. Явилась новая военная администрация, приведя за собой караван транспортных судов. Предстояла высылка военнопленных — их ждали охраняемые поселения на одной из окраинных недавно колонизированных планет. Уезжали гражданские, изъявившие желание покинуть крепость. Уходил на Хайнессен 13-й флот.
Отбытие было назначено на восьмое июня, а шестого Мари передали сообщение. Встречи с ней искал заключенный изерлонской тюрьмы, капитан рейхсфлота Фердинанд фон Шеллерман.
Батюшки, Ферди. Она и думать забыла… А попрощаться действительно надо. Все-таки что-то связывало их тогда — что-то теплое.
Часовой на входе проверил пропуск и открыл двери. Немолодой хмурый военный вел ее долгими коридорами — и наконец она оказалась в комнате без окон, с потрескивающей лампой под потолком, ее резкий свет время от времени вздрагивал. Загремело железо, скрипнули петли, и в комнату ввели Ферди в помятом мундире, в наручниках. Часовой встал у дверей.
— В вашем распоряжении час, — сказал он скучающим голосом.
И уставился в потолок, будто ему совершенно не мешала эта отвратительная мигающая лампа.
Фердинанд смотрел на Марию Сюзанну с нежностью, которой она не помнила в нем прежде. Она стояла перед ним, одергивая зачем-то серую форменную куртку с эмблемой на рукаве. Ей было ужасно неловко. Надо было все-таки надеть платье.
— Вижу, тебя пристроили к делу, — выдохнул он наконец, в голосе его прозвучало отвращение и жалость. — Чем тебя заставили заниматься эти люди, Мариэтта?
— Мэри, — тихо ответила она, не зная, что еще сказать.
Он заскрипел зубами, заметался по комнате. Часовой покосился на него, но не пошевелился, полагая, видимо, что вмешиваться пока нет нужды.
— Мэри! Этот ломаный недоязык коверкает все, до чего дотянется. Как ты можешь это терпеть, Мариэтта? Ты, такая утонченная, такая прекрасная — в этом отвратительном наряде! Ты что, крестьянка? Надо же — Мэри!
— Да, — невпопад ответила она. — Я крестьянка. Я кабачки выращиваю.
— Великий Один! Какие еще кабачки!
— "Новый Вавилон", "Гордость Анчурии", "Белый гигант" и цуккини, — пояснила Мари.
Он остановился, глядя безумными глазами.
— Цуккини!.. — простонал он. — Мариэтта, я не могу дать тебе многого, я почти ничего не могу тебе дать, я всего лишь завтрашний ссыльный, но лучше быть женой ссыльного дворянина, чем крестьянкой на полях мятежников! Поедем со мной.
Мари отступила назад.
— Куда? Ферди, я не хочу…
Он стремительно оказался рядом с ней, поймал ее руки своими скованными руками, поднес их к лицу.
— Да подумай же своей хорошенькой головкой, глупышка! Я предлагаю тебе имя, уважение, статус! Никто не посмеет напомнить фрау фон Шеллерман, что она была шлюхой на Изерлоне. Тебе ничего не придется делать. Как бы ни приходилось трудно, я в лепешку расшибусь, чтобы моя фрау не держала в руках ничего тяжелее вышивальной иглы! Послушай меня, милая Мариэтта, и выходи за меня замуж. Ты самое светлое, что есть в моей жизни. Я люблю тебя!
В глазах у нее потемнело. С каждым его словом, казалось, захлопывались дверь за дверью, ставня за ставней, широкий мир выцветал и отдалялся, и сквозь серые стены комнаты свиданий проступал ненавистный розовый будуар.
Часовому было неловко все это выслушивать, и он демонстративно отвернулся.
Вот за это я тоже люблю Альянс, — подумала Мария Сюзанна.
Она отодвинулась, высвободила свои запястья из его горячих пальцев.
— Ферди, ты меня совсем не любишь. Это ты себе придумал в тюрьме. Ферди, ты ведь меня не слышишь. Я не Мариэтта. Я ненавижу это имя с первой секунды, как услыхала его. Мне нравится быть Мэри и Мэри-Сью. Люди, которые так меня называют, еще ни разу не напомнили мне, что я — изерлонская шлюха. Ты умудрился это сделать в первые же полчаса.
— Они просто не знают… — ляпнул Ферди и понял, что тем самым отрезал свой последний шанс, если он у него, конечно, был. Да сказанного не воротишь.
— Они знают, — грустно ответила Мари. — А кто не знает, те догадываются. Все на свете отдала бы за то, чтобы они не знали. — Перед глазами встало смущенное лицо Райнера. Почему он не оглох в ту минуту!
Ей стало стыдно. Она отказывает Ферди, а думает о Райнере. Некрасиво по отношению к обоим. Как будто она не хочет Ферди потому, что хочет Райнера! Не в этом же дело.
— Ферди, — сказала она почти ласково, тут же выругав себя снова: в его глазах снова засветилась надежда. — Ферди, дело не в тебе. Ты хороший человек. Да вот я — я больше не могу так. Ферди, я выращиваю дурацкие кабачки, но это в сто раз лучше, чем ложиться под того, кто заплатит, и не держать в руках ничего тяжелее швейной иглы.
