Ну да, он ведь в последнее время жаловался на боль в груди и поговаривал о том, что в его возрасте пора бы остепениться… осесть на одном месте.
— Потом привыкнешь. — Говорит Карл. — Сначала тяжело. Особенно когда рядом есть те, к кому ты привязался в прошлой жизни. Время идет, они старятся и умирают, один за одним, родственники, друзья… потом на твоих глазах вырастают, старятся и умирают дети друзей, потом внуки… а тебе по-прежнему тридцать или около этого… вечный возраст, вечная жизнь, вечное проклятье. Постепенно бесконечная цепь смертей начинает утомлять, равно как и прочие эмоции. Так что…
— Собственный опыт? — В данный момент Рубеусу хотелось задеть его, пробить эту стену равнодушия и причинить боль, но Карл лишь улыбнулся.
— Собственный. Поэтому, боюсь, для тебя он совершенно бесполезен. Так что там с условиями? Кстати, мальчишка этот, если останется здесь, тоже недолго протянет. Третий же чувствует себя неплохо, Святой князь великой милостью своей соизволил посвятить доблестного воина в инквизиторы. Кстати, церемония весьма и весьма… этакий гибрид варварской пышности и торжественности тайных орденов, тебе было бы полезно посмотреть. Ну, может, в другой раз.
— Что? Нарем в инквизиторы? — Рубеус был готов услышать что угодно, но только не это. В инквизиторы… Морли был инквизитором, но его убили, а Нарем, значит… вместо Морли, так что ли?
Предательство.
Коннован предупреждала, что людям нельзя верить.
Черт, он уже начинает отделять себя от людей, а он — человек.
Карл пожимает плечами.
— Ну да, если я правильно понял. Похоже, ваш… соратник обменял вас на теплое место у трона, и говоря по правде, судить его нельзя.
— Почему?
— А не тот ли бог, которому вы до сих пор поклоняетесь, сказал «не судите, да не судимы будете»? Сегодня предали тебя, завтра предашь ты… такова жизнь. Но давай отложим философские разговоры и вернемся к делу, времени у меня. Итак, твои условия.
— Вальрик идет с нами.
— С тобой, — поправляет Карл. — Но я не возражаю. Что еще? Если думаешь искать Коннован, то бесполезно, это раз, и я не собираюсь вытаскивать тебя отсюда только для того, чтобы в ближайшее же время лишиться общества столь приятного, это два. Ну и не следует привлекать ненужное внимание к нашим прошлым делам, это три. Понятно? И еще, я был бы очень благодарен, если бы ты стал немного более вежлив. Все-таки положение обязывает ко многому, да и терпение у меня не безгранично. Итак, ты не передумал?
Передумать? Хотелось бы, но Рубеус понимал, что на самом деле выбора как такового у него нет. Вернее, стоит передумать и жизни наступит конец, не важно, кто приведет приговор в исполнение — Карл или Святая Инквизиция, но существование да-ори Рубеуса закончится в камере-одиночке. Впрочем, если бы дело касалось лишь его жизни, Рубеус рискнул бы отказаться. Но…
— Я жду. — Напомнил Карл.
— Согласен.
Перстень пришелся по размеру. Черный камень походил на блестящий птичий глаз, внимательный и чуть насмешливый, а еще неправильно-живой.
Неправильно — потому что камни не должны быть живыми.
А враги не должны приходить на помощь.
Определенно, этот мир сошел с ума.
Вальрик
Утро было… обыкновенным. Раздражающе резкий свет электрической лампочки, желтый круг на полу, серые фигурки из хлеба, трещины на стенах… вроде бы все то же, что и вчера.
Вчера была пыточная камера, палач по имени Атмир, Святой князь и боль. Много боли, а потом она вдруг исчезла, хотя так не бывает.
Вальрик сел на кровати. Боли по-прежнему не было. Бинты, пропитавшиеся за ночь кровью, были, распухшие пальцы с сорванными ногтями тоже были, равно как и ожоги на ладонях, а вот боли не было. Ради эксперимента Вальрик, размахнувшись, врезал кулаком в стену. Кости ощутимо хрустнули, и… все?
Все. Ну разве что еще онемение — пальцы почти не шевелились, однако онемение не в счет.
Чуть позже Вальрик отметил, что вместе с болью исчезли и запахи, вернее, не совсем, чтобы исчезли, а еще вернее, не все запахи. Сырая солома, плесень, хлеб, глина, дерево… они больше ничем не пахли, но вот сама камера прямо таки пестрела ароматами.
Жженый сахар — страх и желание угодить, кислое вино — равнодушие, гнилое мясо — ненависть.
Запахи странным образом уживались с эмоциями, похоже на книгу, нужно лишь уметь читать. Вальрик, выходит, умел. Ну да, конечно, как же он забыл, он ведь сенсор, он ведь умеет видеть, то, что спрятано.
От стражника, доставившего обед, пахло псиной — желание выслужиться — а от его товарища черствым хлебом — жадность. А от самого обеда ничем не пахло, да и вкус был… если закрыть глаза, то и не понять, что ешь, то ли мясо, то ли хлеб, то ли вообще кусок бумаги.
Интересно, чем будет пахнуть от вице-диктатора?
Зеленым камнем, которым гладят, полируют металл, немного дымом и кровью, старой-старой, смешанной с землей, полуразложившейся кровью. Знакомое сочетание.
— Ну, здравствуй, князь.
— И вам доброго дня. — Вальрик решил быть вежливым. В конце концов, этот вампир ничего плохого ему не сделал.
— Вообще-то снаружи ночь.
— Тогда доброй ночи.
— Тоже верно. Как самочувствие?
— Нормально.
Вице-диктатор выразительно хмыкнул, а потом спросил:
— Тебе здесь не надоело?
— Здесь? В смысле в камере? Надоело.
Еще как надоело. Да Вальрик почти каждую ночь во сне видел серебристо-зеленую бескрайнюю степь, и небо над ней, и уходящую за горизонт дорогу. Во сне он бежал по этой дороге, силясь добраться до чего-то важного, спрятанного между двумя линиями — земли и неба — и не успевал. А потом, проснувшись, Вальрик скучал по степи, и по дороге, и по гонке, которая закончилась так глупо.
Коннован ведь предупреждала.
— Уметь задуматься над обстоятельствами, приведшими к тому или иному результату — черта, несомненно, полезная, но иногда раздумья бывают не совсем к месту. — Карл провел пальцем по влажной стене, поморщился и, достав из кармана платок, вытер руки.
А Вальрик вдруг подумал, что вице-диктатор в простом светлом костюме выглядит куда более царственно, чем Святой князь вместе со всей своей свитой и шитыми золотом нарядами. Хотя, конечно, глупо сравнивать людей и да-ори.
— Что ж князь, если тебе здесь действительно надоело, тогда есть смысл поменять обстановку. Курорта не обещаю, но… вряд будет хуже чем здесь.
— А взамен? — Вальрик уже не верил в бескорыстные поступки.
— Ничего. Хотя, правильнее будет сказать, что твоя свобода является условием другой сделки, которая, в свою очередь, мне интересна. Что же касается тебя лично, то… поживем — увидим, может, на что и сгодишься. Итак, ты согласен?
