– В паре он куда более ценен. Мечи-близнецы – дорогая штука, – сумрачно проговорил Клостерхейм. Уголок его рта подергивался, будто лейтенант страдал тиком. – Близнецы-соперники.
Мне подумалось, что Клостерхейму, как говорят в Вене, далеко до целого пфеннига. Его замечание показалось имеющим весьма отдаленное отношение к теме разговора, как если бы мысли лейтенанта были заняты чем-то другим. Было куда проще не обратить внимания на его реплику, чем выяснять, что он имел в виду. Что это еще за мечи-близнецы, мечи-соперники? Или Клостерхейм – из тех наци, что свихнулись на мистике? Забавное сочетание, не столь уж редкое в наши дни – увлечение сверхъестественным и приверженность идеям национал-социализма. Лично я никогда этого не понимал, однако многие нацисты, в их числе, по слухам, Гитлер и Гесс, не упускали случая погрузиться в мистические дебри. Разумеется, у них имелось рациональное объяснение всем тем призрачным абстракциям, которые в реальной жизни вырождались в обыкновенное насилие.
– Не скромничай, кузен, – Гейнор окинул меня насмешливым взглядом. – Твой род подарил Германии немало доблестных воинов.
– И разбойников с террористами.
– И тех, кто был всем сразу, – поддержал Гей-нор. Тон у него был развязный, как у разбойника на виселице, и ухмылялся он соответственно.
– Ваш тезка, граф, – пробормотал Клостерхейм.
От его хриплого голоса меня пробрала дрожь.
– Что?
Клостерхейм поморщился, как видно, раздосадованный моей недогадливостью.
– Тот, кто искал – и нашел – Грааль. Благодаря кому ваш род приобрел свой девиз.
Я пожал плечами и предложил вернуться в кабинет. В камине развели огонь. Я глядел на языки пламени, и внезапно меня охватила щемящая сердце тоска по семейным рождественским праздникам, которым мы радовались, как только могут радоваться Йулу «Сочельник.» истые саксы: отец, мама и братья были живы, родственники и друзья съезжались в Бек со всего света, из замка Оши в Шотландии, из Миренбурга, из Франции и Америки, и всем было хорошо и приятно под нашим приветливым кровом. Война разделила нас – похоже, навсегда – и уничтожила радость. И вот теперь я стою у почерневшей от времени дубовой панели, наблюдаю, как бьется в камине огонь и как утягиваются в дымоход струйки дыма, и всячески пытаюсь вести себя как положено радушному хозяину, а передо мной стоят два типа в черной с серебром форме, приехавшие, и тут не может быть сомнений, чтобы забрать мой меч.
– Делай работу дьявола, – прочитал Клостерхейм надпись на гербе, что висел над камином. Я находил этот герб вульгарным и давным-давно убрал бы с глаз долой – но чтобы снять его, нужно было раскурочить стену. Потому он и висел до сих пор на своем привычном месте – готическая штучка с загадочными узорами, которые, если верить старинным записям, прежде обозначали совсем не то, что выискивали в них сейчас. – Вы по-прежнему следуете этому девизу, герр граф?
С этим девизом легенд связано даже больше, чем с мечом. К нашему семейному проклятию, альбинизму, как вам наверняка известно, далеко не всегда относились терпимо, и потому некоторые мои предки старательно уничтожали всякие записи об альбиносах вроде меня и прочих несуразицах. Я бы сказал, они отличались логикой, которая полагает, что, сжигая книги, мы искореняем горькие истины. Судя по недавним событиям, в Германии это болезнь распространенная… Короче говоря, записей о стародавних временах почти не сохранилось, но я не сомневаюсь, что в девиз с самого начала вкладывалась определенная ирония.
– Может быть, – сурово согласился Клостерхейм. Для него, очевидно, даже намек на иронию был преступлением. – Но чашу вы, как я понимаю, потеряли? Ну, Грааль?
– Мой дорогой лейтенант! – воскликнул я. – В Германии не найти семьи, у которой не имелось бы собственной легенды о Граале и его поисках! А в половине немецких семей вам с гордостью покажут кубок, который якобы и есть Священный Грааль. И в Англии то же самое. Послушать англичан, так у Артура было больше Камелотов, чем у Муссолини титулов. Все эти легенды родились в девятнадцатом столетии, на волне романтизма и «готического Возрождения». В ту пору немцы заново создавали свое прошлое. Поройтесь в книгах – вы не найдете ни одной легенды древнее 1750 года. А если вам мало доказательств, задумайтесь, почему всяк описывает Грааль по-разному? Вольфрам фон Эшенбах говорил, что чаша из гранита; ее называли и деревянной, и золотой, и отделанной самоцветами… Я понимаю, вашей партии нужны символы – недаром вы привлекли себе на службу Вагнера, – но это уже чересчур. И потом, если у нас и были старинные кубки, они давно исчезли.
– Действительно, звучит нелепо, – Гейнор поежился и подвинулся ближе к огню. – Но мой отец помнит, что твой дед, кузен, показывал ему золотую чашу, прозрачную, как стекло, и твердую, как железо. На ощупь она была теплой и вибрировала в руках.
– Знаешь, если дед и вправду владел чем-то таким, меня он в свои секреты не посвятил. Я никогда не пользовался его доверием. Да мы и не успели сойтись: он умер вскоре после перемирия.
Клостерхейм нахмурился, явно решая, стоит ли мне верить. Гейнор же не скрывал своего недоверия.
– Кому как не тебе, кузен, знать о подобных вещах? Из всех фон Беков ты единственный прочел все книжки в вашей библиотеке. И отец у тебя был ученый и погиб таинственно, и фон Аш наверняка поделился с тобой своими познаниями. Да и сам ты все равно что музейный экспонат. Впрочем, уж лучше стоять в музее, чем выступать в цирке.
– Совершенно верно, – холодно сказал я, бросил взгляд на жуткие по виду «охотничьи часы» над каминной полкой и прибавил, что, к сожалению, вынужден покинуть гостей. У меня, знаете ли, режим.
Гейнор сообразил, что перегнул палку и оскорбил меня; впрочем, его последняя фраза была ничуть не более оскорбительна, нежели весь предыдущий разговор. Я вдруг подумал, что раньше он не был таким – по-крестьянски напористым, что ли. Что ж, верно говорят: «С кем поведешься, от того и наберешься». Он явно подлаживался под своих новых дружков.
– А как же наше дело? – проговорил Клостерхейм.
Гейнор отвернулся к огню.
– Дело? Так вы здесь по делу? – я притворился, что удивлен.
– В Берлине приняли решение, – тихо, не оборачиваясь, пояснил Гейнор.
– Насчет древних ценностей.
– В Берлине? Ты про Гитлера?
– Да. Его привлекают все эти вещицы.
– Они – символы былого могущества Германии, – деревянным голосом изрек Клостерхейм. – В них заключено все то, что утратили наши аристократы, – воинственный дух свободного народа.
– Может быть. Так или иначе о Граале я ничего не знаю. А зачем вам понадобился мой меч?
