В это время голова волка высунулась из тел собак, наседавших на него, передние ноги стали на край водомоины. Зверь щелкнул зубами, Бостон свалился с его горла, и выпрыгнув задними ногами из ямы и поджав хвост, волк отделился от собак и потрусил вперед.
Данилка, несмотря на усталость, кинулся за зверем в погоню. Он и его помощники вертелись над зверем, крича и каждое мгновение намереваясь слезть, когда волк садился на зад. Потом же снова кидались вперед, когда волк встряхивался и удирал к лесу.
Однако, князь Федор Иванович уже не следил за ними. Видение, явившееся ему, не на шутку встревожило его отцовское сердце.
Прежде уверенный, что Арсений просто-напросто устав ждать гона или потеряв интерес к охоте, направился в усадьбу, он теперь забеспокоился и желал поскорее самолично увидеться с сыном, чтобы убедиться, что с тем все в порядке. Потому потирая под сердцем, князь нетерпеливо поглядывал на Ермило, прикрикивая ему, чтобы тот поскорее справлялся с волком.
Снова послав вперед Бостона и других собак, главный доезжачий князя дождался, пока они атаковали самца и нагнав, соскочил с седла. Бросившись в самую гущу борьбы, он голыми руками норовил поймать голову волка. Понимая, что конец его близок, зверь все еще пытался подняться, но собаки облепили его со всех сторон. Привстав, всей тяжестью тела своего Ермило навалился на волка и схватил его за уши. Подоспевший Данилка хотел колоть охотничьим ножом.
Но Ермило остановил его: «Не торопись, соструним» — проговорил, громко дыша. После переменив положение, наступил ногою на шею зверю. В пасть волку заложили палку, завязали ноги и оглядывая, Ермило два раза перевалил его с одного бока на другой.
Со счастливыми, измученными лицами охотники взвалили живого матерого волка на шарахающуюся и фыркающую лошадь и, сопутствуемые визжащими собаками, подвезли к князю Федору Ивановичу. Еще двух молодых волков взяли гончие, а трех — борзые.
Охотники съезжались к месту сбора со своими добычами и рассказами и все подходили смотреть на матерого волка, захваченного Ермилой. Свесив широколобую голову с закушенной палкой в пасти, зверь большими стеклянными глазами смотрел на всю толпу людей и собак, окруживших его. Когда его трогали, он, вздрагивая завязанными ногами, дико выгибался и пытался зарычать.
Подойдя ближе, князь Федор Иванович рассмотрел волка внимательно.
— Матерый, — подтвердил он удовлетворенно, — что ж все говорили волчица, волчица на болоте с выводком. А этот — то откуда взялся? Или одиночка какой, случайно забрел? Чудно как-то все, — князь пожал плечами, снова вспоминая видением свое в промоине: — Что же волчицу-то так и не видел никто? — спросил у охотников, оглядывая их.
— Никто не видел, не было волчицы, — послышались голоса.
— Батюшка! Батюшка! — прервал всех полный слез возглас княжны Елизаветы Федоровны. Ее оставили в безопасном месте перед самым началом охоты — издалека смотреть, — а потом и вовсе позабыли о ее присутствии. Теперь же Лизонька гнала свою лошадку к собранию. Лицо княжны выглядело белее брюссельских кружев на ее светло-бежевой, бархатной амазонке.
Подскакав, княжна упала на руки стремянному отцовскому Митьке, который с осторожностью поставил ее на землю перед папенькой. Сразу все заметили, что Лиза очень взволнованна, даже испугана и едва держится на ногах.
— Беда, папенька, — прошептала она, — как я и чувствовала, беда… — проговорила княжна тонким, срывающимся голосом.
— Да что ты, милая моя? Какая беда? О чем ты? — спрашивал ее князь Федор Иванович с мягкостью и желая успокоить, даже гладил по плечу, но сам чувствовал, как холодеет у него сердце.
— Там в овраге, я сама видела, — продолжала Лиза, запинаясь, — лежит муругий кобель из Арсеньевой своры. Его на куски разодрали, я только поглядела, так чуть чувств не лишилась сразу. А… А Арсений-то где сам? — спросила без всякой надежды, оглядываясь вокруг себя: — он к Вам подъезжал папенька? Куда он подевался?
— Он, Лизонька, домой поехал, — ответил князь Федор Иванович, но сам уж не верил в то, что говорил: — устал после долгой дороги из столицы, занемоглось ему…
— Он сам сказал так? — голос княжны прозвенел как натянутая струна. Она всхлипнула, всплеснула руками. Еще раз словно обняла взглядом всех стоящих вокруг, ища поддержку своей надежде. Ей никто не ответил. Князь Федор Иванович перевел взор на Ермилу, тот же неловко переминался с ноги на ногу, потупившись и не смел поднять глаз. Ощущение праздника быстро прошло, уступив место тревоге. Каждый осознавал про себя, что княжна права — случилась беда. Арсений все-таки встретился с волками, и все обстояло вовсе не так, как они до сих пор себе представляли.
По зелени у всех на виду мелькнула красная, низкая лисица. Она виляла средь кустов, обводя вокруг себя пушистым хвостом.
Казалось, она даже удивлялась, что на нее никто не обращает внимания. Прежде б вся стая гончих, свалившись, ринулась бы за зверем. Но теперь собаки присмирели, жались к хозяевам — им словно передалось общее настроение.
По раннему предположению охоту рассчитывали на целый день до самого захода солнца — для того по указке князя Федора Ивановича в усадьбе собрали охотникам немало съестного и питья на подкрепление сил. Но странное происшествие с Арсением изменило намерения: услыхав известие от княжны Лизы все двинулись к оврагу, взглянуть на убитого вол-ками кобеля.
— Ничего я не пойму, Ермило, — поправив бобровый картуз на голове, говорил вполголоса князь Федор Иванович ехавшему рядом с ним доезжачему, — выходит, что никто кроме нас с тобой белой волчицы и в глаза не видывал. Даже сам мой стремянной Митька, который вовсе рядом стоял. Это отчего ж такое, а? — он искоса бросил на Ермилу взгляд. Тот ехал ровно, опустив голову: — ты настойку — то, что мы перед охотой пили, сам заготовлял, — продолжал спрашивать Федор Иванович: — никому не доверил ли?
— Сам, батюшка, — доезжачий вскинул голову и отвечал Федору Ивановичу с по-детски открытым, кротким взглядом, — помню ж наставление твое, кому ж доверю? Все сам делал.
— И ничего такого не клал в нее супротив рецептуры? — в голосе старого князя отчетливо слышались нотки подозрения: — из травок бабки Пелагеи, с дурьей-то головы? Ты припомни, припомни хорошенько-то…
— Вот тебе крест, Федор Иванович, — Ермило сорвал шапку с головы и широко осенил себя знамением, — с чего мне путать. Я ж до самой охоты и капли в рот не брал. Впервой что ли…
— Ну, прости, прости меня, браток, — извинительно смягчился Федор Иванович, — знаешь, что не со зла я. Столько уж годов душа в душу. Только вот все же скажи мне тогда, Ермило, отчего же нас с тобой поутру видения одолели? От старости уж, что ли… Чудно, чудно все.
