Ничего интересного, однако ж за ночь не случилось. Трактирщик утреннему гостю разулыбался, предложил свежего ситного с изюмом, чаю с медом – но никаких новостей не сообщил. Интересные гости не останавливались. Федор проговорил с Устином не больше пяти минут, отказался от чаю и вышел, а выйдя, увидал довольно необычную картину.
Около привязанного к изгороди вороного стояла девка и кормила коня кусочками сдобного кренделя. Вороной пофыркивал, но брал крендель у нее из рук, а она оглаживала его, называла ласковыми именами – и вообще обращалась с ним весьма уверенно, как человек, привыкший иметь дело с лошадьми.
Федор подошел.
– А вот кренделем его кормить – это баловство, – сказал он.
– Сама знаю, – усмехнулась девка, бросив на него косой взгляд. – Хороший жеребчик.
Федор успел оглядеть девку с головы до ног. Овчинный тулупчик нараспашку был накинут поверх синего ситцевого платья, голубая косынка едва прикрывала волосы – фигурка плотная, гибкая и сильная, а лицо… Вроде бы ничего особенного нет в лице – северяночка, курносая и скуластая, глаза длинные и серые, губы четкие и яркие, толстенная коса цвета ржаной соломы – но общий вид неописуем и незабываем. Насмешливая складка губ. В глазах холодный острый огонек, разум, лукавство, дикое веселье. Ласка, куница, горностайка – маленький, ловкий, гибкий хищник…
Не попадались Федору такие девки.
– Будь ты парень, – сказал он, отвязывая повод, – я б решил, что лошадь свести хочешь.
– А может и хочу, – рассмеялась девка. – Забоялся?
– Звать-то тебя как?
– Кто назвал, тот и знал.
– Экая ты скрытная. Для здешних что-то больно храбрая… Ты что, не в Прогонной живешь?
– Ну и не в Прогонной. На выселках.
– Это где ж?
– Где? Да на ржавом гвозде, с третьей полки, где дохлые волки!
Девка рассмеялась. Федор был озадачен.
– Небось, волки от языка твоего передохли, не иначе?
Девка снова коротко рассмеялась, откровенно показав яркие зубы с еле заметной щербинкой между передними резцами.
– Нет, голубчик. Волки-то в наших краях все больше по дурости своей дохнут. Все суются, болезные, куда их не просят…
– Да Бог с ними…
– С ними-то Бог, а тебе-то, гляди-ка, и до порога недалеко.
Девка протянула вороному последний ломтик кренделя, отряхнула ладошки и пошла прочь.
– Эй! – Федор едва вернул дар речи. – До свиданьица, краса неописанная!
Девка обернулась и бросила через плечо с великолепным насмешливым превосходством петербургской аристократки:
– Разлакомился, сокол ясный! Коль не говорю – стало быть не желаю свиданьица-то!
И не спеша, направилась по тракту к околице. Федор проводил ее взглядом.
«Вот… дикарка… – думал он, рассматривая удаляющуюся девичью фигурку с удовольствием и досадой одновременно. – Змейка, да еще и ядовитая… Такая, похоже, если… вечерок коротать… особенно стесняться не будет. Дым с копотью… Интересно. Только как к такой подступишься – нахалка…»
Минуту помедлив, Федор вернулся в трактир.
Устин Силыч, надев очки, проверял счета, но тут же отложил в сторону толстенную засаленную тетрадь.
– Никак, забыли что, Федор Карпыч?!
Федор ухмыльнулся.
– Скажи-ка мне, Устин, такую вещь… Тут к тебе сейчас девчонка не заходила? В голубой косынке, шустрая такая?
– Об Оленке говорить изволите, Федор Карпыч?
– Оленка… ишь ты… Что за Оленка?
– Известно, ваше степенство. Гришки Рваного, конокрада подлого, младшая сестричка.
Федор сел.
– Неужто?
– В голубой косынке, изволите говорить? В синем платьишке в белый горох, полушубок новенький, сапожки желтые, опять же новые? В глаза прямо смотрит? Она самая, не извольте сомневаться, ваше степенство. Гришка с выселок ее за полдиковинкой послал – похмельем, вишь, мается, как вчерашнего дня гулял…
Федор глубоко задумался.
– Оленка… ишь ты… – бормотал еле слышно. – Брательника же Бог послал… А что, Устин, Гришка-то…
– А что Гришка… – Силыч снял очки и принялся протирать стекла тряпочкой. – Гришка, Федор Карпыч, прощения просим, мальчик фартовый. Все окрестные про него в курсах, урядник все грозится – а только поделать ничего нельзя. Не пойман – не вор. Такие дела. Вот и живет, как бирюк в берлоге – ото всего обчества отдельно. С маткой да с Оленкой. А отец у них от винища уж давно помер. Теперь там, в берлоге ихней, весь лихой люд бывает. Не приведи господь, Федор Карпыч…
– И как только девка там… выжила…
– А что ей не выжить! Ее кто только пальцем тронь – Гришка того на ремешки порежет. А она, Федор Карпыч, как будто и не балует. Нрава прямого, строгого, себя блюдет – только однова пропадать ей с этакой родней… и подумать грустно…
Федор кивнул. Его глаза сузились, а смущенная ухмылка превратилась… в весьма сложную мину… и, пожалуй, жестокую.
– Однова, пропадать, говоришь? Ну спасибо, Устин. Спасибо.
Расставшись с Матреной, Егорка прошелся по тракту до околицы. Выбрал момент, когда вокруг было совсем безлюдно, и сошел с проезжей дороги в лес.
Погода совсем испортилась. Дождь летел наискосок, ветер гулял между деревьев, и лес стонал тяжелым, мерным, несмолкающим гулом. Под ногами, во мху, хлюпала вода, пахло болотной сыростью, жухлой хвоей, осенним тлением. Егор привычно обратился душой к лесному народу, но все живое попряталось и молчало, только сорока – верный вестник – коротко чокнула с лиственничной ветки и тут же унеслась по ветру, будто спешила или испугалась. Егор не успел ее понять. Пронзительный ветер нес сырой холод с Хоры, и все вокруг будто съежилось от озноба. Лес казался неуютным, нежилым и совершенно чужим… и Егор вдруг понял, почему.
Холодная дрожь прошила тело вдоль спины. Добрая встреча. Не тот, с кем хотелось бы поговорить… но может, оно и к лучшему, как знать?
Пасмурный полумрак свернулся в грозовую темень. Белесое небо потемнело. Удары копыт пали громовыми раскатами. Конь из дымного клубящегося сумрака встал рядом с Егором, как вкопанный. Всадник – мрачная тень – обрел плоть, спешился, трепанул коня по холке, усмехнулся настолько дружелюбно, насколько позволяло его угрюмое лицо.
– Здорово, лешак.
– Здорово, охотник, – сказал Егор грустно. – Не ждал встретить тебя здесь в эту пору, Мартын.
– Угодья осматриваю, – сказал Мартын, поправив арбалет за плечом. – Чего не ждал? Ведь сказано все, пересказано…
– До весны далеконько еще.
– До весны! – в голосе Мартына зазвучала глухая угроза. – Что за Охота весной? Ведь на май назначено, на май! Куда годится? Вот по холодам – февраль, март – любехонько бы… – его рука опять потянулась к арбалету.
