Он старается идти быстрее, он весь поглощен своей ускользающей ношей и тропинкой. И когда в поле его зрения попадают чьи-то стоящие на этой тропинке чужие ноги, он некоторое время тупо смотрит на них, обдумывая как обойти.
Услышав голос Странного — рядом, над самым ухом, Хромой вздрагивает, расплескивая воду. Он поднимает взгляд на улыбающееся лицо, растерянно хлопает глазами.
— Что это, Хромой? — в голосе Странного веселое недоумение. Он в хорошем настроении, а это бывает редко.
— Вода...
— Зачем?
— Поливать, — Хромой нетерпеливо переминается с ноги на ногу. — Ты сам рассказывал, что можно закопать, поливать и вырастет. Я закопал.
— А зачем несешь воду в руках? У тебя нет горшка? И зачем не закопал ближе к воде?
Это сложный вопрос. Хромой растерянно смотрит на Странного; думает, приоткрыв рот. Пожимает плечами:
— Закопал, где сделал...
Странный округляет глаза, вскидывает брови:
— Сделал... Что сделал?!
Хромой снова пожимает плечами:
— Топор. Маленький. Быстро сделал. Большой делать долго, трудно. Этот — маленький. Вот такой. Совсем легко было делать. Закопал. Поливаю. Пусть вырастет...
Странный смотрит, смотрит на него круглыми глазами, и вдруг начинает хохотать — громко, весело. Мотает головой, хлопает себя ладонями по бедрам, и хохочет, хохочет...
А Хромой обиженно смотрит на него, он ничего не понимает, а вся вода вытекла, и теперь придется опять возвращаться к Реке...
...Хромой выкапывает из влажного песка плоские округлые камушки, морщит лоб, складывает. Четыре камушка ставит торчком — это стены. Камушки не слушаются, норовят упасть, Хромой сопит от напряжения, изловчившись, накрывает их пятым — это крыша. Он смотрит на Странного снизу вверх:
— Можно сделать так, но большое? И жить внутри?
Странный смотрит на камушки, рот его коверкает судорога, он с размаху бьет по ним ногой и в его взгляде — безумие...
...Красные отсветы играют на лице Странного, влажно блестят в его усталых глазах:
— Ты ведь видишь сны, Хромой. И бывает так, что во сне ты — не совсем ты, и не здесь — далеко. Представь, что человек умер во сне. Сразу умер, не успел проснуться. И тот он, который ему приснился — остался...
...Галька влажно блестит под лучами Слепящего, и ссорятся, кричат над головой крылатые, и рука сжимает резную рукоять ножа из Звенящего Камня, а в нос бьет густой трупный смрад, и сквозь жгучие слезы Хромой смотрит на дохлого Корнееда, на изгрызенный череп под огромной когтистой лапой, смотрит, давясь рыданиями, не в силах повернуться спиной, уйти...
Странный. Странный. Странный сидит. Спит. Убивает Шамана. Смотрит в лицо. Отвернулся. Нож в руке Странного. Черная прядь в седой гриве Странного. Черная прядь, прилипшая к сплющенному лапой Корнееда черепу. Странный. Странный. Темнота.
...Хромой стоит у самой воды, крепко сжимает копье, зорко смотрит по сторонам. Там, в ослепительном мельтешении жидких бликов Слепящего, почти на середине Реки черное пятно — голова Кошки. Долго купается. Опасно. Хромой зовет.
Кошка послушно плывет к берегу, выбирается на отмель, встает. На фоне золотых бликов ее стройная фигурка кажется черной, только блестят в улыбке ровные крепкие зубы, и лучатся смеющиеся глаза. И еще взблескивают крупные капли, стекающие по ее груди, по животу, по бедрам... А Кошка смеется и встряхивает густой гривой черных волос, и фонтан холодных брызг летит Хромому в лицо...
...Хромой и Кошка лежат в густой траве под обрывом, тяжело дышат, со страхом вглядываются в черную пасть пещеры. Страшно. Выйдет Странный, увидит — убьет... Кошка поворачивает лицо к Хромому — глаза огромные, круглые, на вздернутом носу — сажа. Откуда?
— Скажи, Хромой — Кошка переводит дыхание, сглатывает слюну. — Скажи... Можно нарисовать слова?...
Кошка. Кошка. Кошка. Глаза Кошки. Кошка на ложе из душистой травы — их первая ночь. Хромой одевает на Кошку ожерелье из перьев Крылатых. Кошка. Кошка. Кошка. Темнота.
Беспалый задумчиво обсасывал пальцы на здоровой руке, страдальчески морщился. Поглядывал рассеянно на стремительно несущиеся в холодном небе клочковатые тучи, на любопытствующую толпу, на прорастающие травами кровли Хижин...
— Не знаю, — проговорил наконец. — Не знаю. Не помню такого. Кто помнит?
Он посмотрел на стариков. Старики молчали.
— Молчат, — с удовлетворением произнес Беспалый. — Тоже не помят. Никто не помнит. Потому, что не было.
Он снова помолчал, почмокал губами. Заговорил опять — степенно, рассудительно:
— Про этого, — кивок в сторону Узкоглазого (всхлипывающего, размазывающего по лицу слезы и кровь), — про этого я понял все. Не воин. Не мужчина. Ползучий.
Беспалый задумался на миг, уточнил:
— Тот ползучий, который в заднице.
Снова задумался, поморгал слезящимися глазами. Потом щелкнул на Узкоглазого остатками зубов:
— Иди. Уноси свой стыд.
Узкоглазый побрел к Хижинам, сгорбясь, не смея поднять от земли заплаканные глаза. Едва не ткнулся в гордо выпяченную грудь стоящего на дороге Хромого, шарахнулся, опасливо обошел стороной под ехидные смешки стариков и тех, кто смотрел. Хромой стоял подбоченившись, смотрел поверх голов. Беспалый щурился на него, растеряно жевал губами:
— С этим что делать? Может, духи скажут, что делать с едва поменявшим зубы щенком, который не подпустил воина к женщине? — Беспалый с надеждой оглянулся на Шамана. — Э?
Шаман прищурился, процедил через выпяченную губу:
— Духи молчат. Щенок ничтожен — не снизойдут говорить. Не о чем.
Беспалый отвернулся, вздохнул беспомощно. И старики завздыхали.
Странный слушал эти вздохи, морщился, мотал головой, будто съел кислое. Не выдержал:
— Побил воина. Значит, не щенок — воин. Отдайте Кошку ему. Пусть рожает от воина.
Шаман буркнул:
— Молод иметь женщину. Щенок.
Камнебой согласно закивал. И Однорукий закивал, и Сломанное Копье, и Каменный Глаз...
А Косматая Грудь прошепелявил:
— Отдать... Женщины есть... Лишние есть... Отдать.
Беспалый поскреб прозрачный пух на макушке, изловил кусючего, рассмотрел перед тем, как раздавить — задумчиво, изучающе. Тем же взглядом медленно обвел толпу тех, кто смотрел. Крикнул, как проблеял:
— Длиннорукая! Подойди.
Длиннорукая неуверенно оглянулась на соседей, несмело подошла. Беспалый заговорил было, но подавился слюной, надолго закашлялся. Все с интересом ждали. Наконец он прохрипел:
— Длиннорукая. Тебя брали много мужчин. Сколько?
Длиннорукая посмотрела на небо, пошевелила губами. Неуверенно загнула три пальца на руке. Подумала, загнула еще один.