Толпа пришла в движение. Военные вытягивались в салютах, штатские склонялись в поклонах. Кави без колебаний вскинул руку; теперь он носил изящные чёрные перчатки.
Ещё мгновение — и глаза эльфа расширились, наполняясь слезами; капитан даже смутно позавидовал такой остроте чувств.
— Как ты прекрасна!.. — еле слышно пробормотал Кави.
Капитан повернулся.
За колонной мелькнул краешек широкого белого платья. Цокнули каблучки. Шелестели многочисленные юбки.
Капитан вытянул шею.
И обомлел.
Принцесса Севати, Белая Роза Варты, с нежной улыбкой скользившая к ним по мраморному полу, оказалась стройна, изящна и, пожалуй, действительно необычайно мила — если, конечно, вам кажутся привлекательными девушки с клыками, серой кожей и зелёными волосами.
Эпилог третий, духоподъёмный
Тяжело расставаться с неприятными знакомцами: ведь ты их так и не убил.
С приятными — гораздо легче. Хоть и не зайдёт человек к тебе в гости, не пожмёт руку, не выпьет чаю, не оставит комментария… Грустно, конечно; только ты всё равно знаешь, что жив человек и, — хотелось бы верить, — счастлив, пусть и без тебя.
Рано или поздно он вернётся, — а, капитан? — зайдёт в гости, пожмёт руку…
А и не вернётся… что ж; всяко бывает на этом свете — и всяко бывает на том. Кому-то достаточно гвоздя, кому-то следа, кому-то — знать, что есть, есть ещё в мире эти люди-гвозди. В этом мире — и тем более в том.
Будь гвоздём.
Будь гвоздём!
Будь таким гвоздём, — ровным, стальным, непреложным, — оставь такую память — и такой след, чтоб стена, которую держишь, никогда и не помыслила развалиться.
Чтоб чертям стало тошно. В том мире — и особенно в этом.
Чтоб брамины писали про тебя книги и слагали гимны. «Над этими гимнами глумится обиженный обыватель, но святой и ясновидец слушают их со слезами» — да, капитан?
Ты ведь можешь.
— Не могу, — сказал капитан. — Остался бы, но — не могу. Очень уж по земным книгам соскучился.
Если что и есть хорошего в фантастике — так это её способность подготовить читателя к любому, сколь угодно невероятному явлению, какое только пожелает встретиться ему на пути.
Смотришь на какую-нибудь первейшую-наираспервейшую красавицу-принцессу — а у красавицы клыки и зелёные волосы. Но в обморок не падаешь — ибо зачем падать, если через пять минут тот же Дурта всё тебе подробно и уверенно растолкует.
— Эээ… — сказал Дурта. — Скажите на милость — почему «орк»?
— Зелёная. И с клыками.
Дурта сосредоточенно уставился на принцессу. С балкона, куда капитан для разъяснений вытащил достойного мудреца, парадную залу видно было прекрасно. Принцесса милостиво улыбалась кому-то из пачимской делегации; клыки кокетливо вздёрнули верхнюю губку; тонкая серебряная диадема соблазнительно оттеняла сероватое лицо.
— Женщина, — уверенно сказал Дурта. — Человеческая юница. Весьма и весьма и весьма…
— Клыки видишь?
— Вижу.
— Волосы?
— Лиственные.
— Кожа серая?
— Как и подобает.
— Орк же! — трагическим шёпотом закричал Немец.
— Да почему?! — в не меньшем недоумении воскликнул мудрец. — Почему… эээ, почему… Капитан! Давай проясним: как выглядят женщины твоего мира?
Пусть и не через пять минут, но полчаса спустя загадка разгадалась.
Всё женщины всех разумных рас Вишвы, — за исключением драконов, половое распределение которых оставалось неизвестным, — выглядели примерно одинаково: как орки. И объяснялось это весьма просто: именно от орков все эти разумные расы и происходили.
Женщина любой расы могла понести от мужчины любой же расы. Ребёнок мужского пола непременно оказывался похож на отца: от человека рождался маленький человечек, от орка — оркёныш, от эльфа — ушастое друпадолюбивое чудо. Девочки приходили в этот мир только и исключительно оркийками.
Дурта, впрочем, утверждал, что определённые различия имеются, и местные определяют расу женщины с первого взгляда; так любящая мать различает однояйцевых близняшек.
— Избирательная эволюция!.. — почти с восторгом резюмировал капитан, отмечая в памяти непременно поинтересоваться у Содары настоящими причинами бесконечной войны с орками.
Ему хотелось выдать нечто глубокомысленное: например, пафосную фразу о высшей разумности матери-природы. Это прозвучало бы смешно — но, конечно, не было бы справедливым.
Мужчины Вишвы любили своих женщин именно такими — зелёненькими и зубастыми. Во-первых, никаких других они и не знали. Во-вторых, ежели настоящий мужчина захочет изменить свою женщину — к добру ли, к худу, но завсегда того и добьётся; к сурам эволюцию!..
А принцесса…
Принцесса-орк — что ж такого? обыкновенное дело, если вдуматься. Тем более что Севати производила впечатление самое приятное. Так уж оно заведено у них, у клыкастеньких: если женщина хочет нравиться — она нравится.
Но, конечно, не настолько, чтоб ради этого стоило остаться в Варте.
И уж тем более — переходить дорогу Кави.
Вон он как на свою ненаглядную уставился. Аж в четыре глаза.
— Я не люблю её, — безнадёжным тоном поведал Кави-старший.
— Правильно, — согласился капитан, рассматривая инкрустацию на здоровенном серебряном кубке. — Кого должен любить эльф? Эльф должен любить…
— Я не люблю её!..
И добрый эльф заломил уши таким отчаянным жестом, что капитан отбросил шутейный тон.
— Дай угадаю, — сказал он доброму эльфу. — Эту ты не любишь. А любишь ты…
— Ту. Прежнюю Севати.
— Из будущего? Старую?
— Что делать?.. — простонал Кави, закрывая лицо дрожащими руками.
— Жить, — сказал Немец. — Держать стену. Оставить след. И приглядывать за мелким.
— Эээ… но неужели Варта недостаточно велика для тебя?
Немец потрогал подбородок — и всё-таки решился.
— Дай палочку. Ну, стило… — он встряхнул песочницу, выравнивая поверхность. — Вот твоя Варта.
Он в несколько быстрых штрихов очертил контуры империи. Память на эти вещи у капитана была военная, профессиональная — Дурта согласно затряс шевелюрой.
— А вот Москва.
Он добавил неровный овал.
— Это твой мир? — заинтересованно прищурился мудрец.
— Это столица моего мира. Точнее, одной моей державы.
— А сама держава…
— В десять тысяч раз больше, — сказал Немец, разрушая робкую надежду мудреца, что речь идёт о своеобразном городе-государстве.
Дурта убито молчал.
— Вся твоя империя для меня, — безжалостно сказал капитан, — это поездка на метро. На одной конечной сел, на другой вышел, книжку захлопнул — вот и вся Варта.
