Я пробормотал:
— Но как же тогда…
Он покачал головой.
— Не догадываешься?
— Ну… пока не совсем…
— Хорошими или плохими, — сказал он, — считает их человек. В зависимости от своих… убеждений. Это следствие свободы воли. И эта незримая черта, которую проводит между ангелами человек, постоянно сдвигается им же то в одну, то в другую сторону.
Я пробормотал:
— Скорее в одну…
Он кивнул.
— Быстро схватываете, дорогой сэр Ричард. Я всегда вами восхищался.
— Как мы восхищаемся самой быстроногой черепахой, — поинтересовался я, — обогнавшей других на соревнованиях?
Он улыбнулся.
— Зачем же так… Вы в самом деле хороши.
— Спасибо, — ответил я. — Ничего сложного. Черта, за которой наши поступки становятся… э-э, считаются непозволительными, тоже сдвигается. В одну сторону. Человек уходит от дикости, если вы, сэр Сатана, еще не знаете.
— И приближается ко мне, — сказал он.
Я хмуро посмотрел в его довольное лицо. Он прав, хотя мне и не нравится такая правота, но это от меня не зависит.
Его лицо внезапно помрачнело, он произнес неожиданно мягко и, как мне показалось, с некоторой неуверенностью:
— Даже не знаю, есть ли свобода воли у меня самого?.. Или это нечто вложенное Всевышним: искушать нестойких и тем самым отсеивать плевелы от здоровых зерен?
Я фыркнул:
— Тогда у человека тоже нет. Мы следуем твердо заданной программе — плодиться и доминировать, захватывая новые территории. Ибо Господь велел плодиться и размножаться. И все подчинено этому, даже любовная лирика. Так что, сэр Сатана, уверяю, если вы рискнули отказаться кланяться человеку, то проявили именно свободу воли! Иначе пришлось бы заподозрить Всевышнего в продуманном коварстве, а этого даже вы о нем не скажете.
— Вы меня успокоили, — сказал он с непонятным выражением.
— Так что, — закончил я, — отвечать придется по полной. И мне, и вам. Чашечку кофе?
— Да, — ответил он, — только побольше, а то становитесь то ли жадным, то ли интеллигентным.
После его ухода я сотворил еще две большие чашки горячего и сладкого кофе, выдул одну за другой и, помотав головой так, что уши почти захлопали по голове, как у Бобика, сел за стол и вытащил бумаги из самого нижнего ящика.
Чем Сатана понятнее, так это тем, что он человечнее. И все действия его понятны и близки нам. Если деяния Господа неисповедимы, то все, что исходит от Сатаны, нам понятно и даже близко. Сами бы так делали, будь у нас чуть больше силы и власти, а уж всего остального, ну там наглости, дерзости или нежелания слушаться авторитетов — у нас и так в избытке.
Через час явился Альбрехт, поклонился с порога, я видел, как дернулись крылья его породистого носа, будто в комнате все еще витают запахи ладана и серы, посмотрел на меня с вопросом в серых внимательных глазах.
— Сэр Альбрехт, — сказал я нетерпеливо, — мы одни, давайте без церемоний. Раз уж явились раньше, чем я изволил вызвать вас перед свои ясны государевы очи, то давайте хрюкайте, что там у вас за гадость для меня в ваших безразмерных карманах, куда складываете украденное из казенной казны.
— Ваше высочество…
— Вон стул, — прервал я и указал на кресло. — Садитесь, располагайтесь. Вам коньяк или кофе?
Он подумал, спросил серьезно:
— А можно то и другое?
— Ага, — сказал я, — вот кто изобрел кофе с коньяком!.. Хорошо, получайте.
Он придвинул к себе ближе чашку с горячим кофе и фужер с коньяком, улыбнулся.
— Спасибо за щедрость.
— Только пейте по отдельности, — предупредил я. — А то невежды льют коньяк в кофе, что недопустимо для таких изысканных гурманов, как мы с вами.
— Правда? — спросил он с недоверием, то ли сомневался в своем гурманстве, то ли не верил, что так делать в самом деле недопустимо.
— Из коньяка в горячем кофе испаряется спирт, — пояснил я, — а кофе становится просто противнее… А теперь о деле, сэр Альбрехт. Не знаю, с какой ерундой вы пришли, но я тут пришел к выводу, что не следует особенно усердствовать с наказаниями виновных на временно оккупированных нами с целью принуждения к миру территориях. Существуют же какие-то ограничения в ответных мерах!
— Правда? — спросил он с любопытством. — Какие?
— Не существуют? — спросил я. — Тогда нам придется разработать этот кодекс. Нехорошо, когда за проступок какого-то негодяя страдает вся его семья, а то и деревня.
— Но так проще, — ответил он с недоумением. — И наглядно. Жестокость наказания предотвращает повторение со стороны тех, кто видел наказание. Не только жена, даже соседи будут удерживать друг друга от проступков!
— Это верно, — признал я, — но верно как бы сверху, мы же орлы, летаем высоко и видим всю страну в целом. И народ как статистику. А вот по мелочи это как бы несправедливо бить и невиновных, чтобы запугать на будущее. В общем, граф, продумайте ограничительные меры. А также ограничение необходимой обороны.
— А это что?
Я подумал, промямлил в поисках примера:
— Если, скажем, кто-то назвал вас дураком или плюнул вам под ноги, то не следует его тут же убивать. Это неадекватно, хотя, понимаю, руки так и чешутся, а рукоять меча, зараза, сама лезет в ладонь.
Он посмотрел на меня с неодобрением.
— Ваше высочество, каким вы становитесь скучным!
Я огрызнулся:
— Думаете, сам не вижу?.. Эх, граф, бросить бы все да помчаться нам вдвоем по землям королевств, совершая подвиги и дурости!.. А мы упускаем такую интересную жизнь.
Он некоторое время отхлебывал кофе мелкими глотками, спеша осушить чашку, пока там не остыло, иногда подносил к губам фужер, где уровень коньяка медленно, но все же опускался.
— В такую зиму, — сказал он с чувством, — это самое лучшее, что человек придумал… Кстати, ваше высочество, есть одна интересная новость…
— Что там еще? — спросил я с подозрением. — Давайте, граф, бейте сразу. Что-то от вас одни неприятности. Пора вас в самом деле в канцлеры.
— Напротив, — проговорил он, понижая голос, — новости вроде бы положительные. Хотя, конечно, как посмотреть. Но у вас все положительное, не так ли?
— Граф, — сказал я с укором, — не играйте словами. А то у меня такие ассоциации, когда на вас смотрю и слушаю про положительность…
Он вздохнул, сказал четко:
— Прибыл вильдграф Зальм-Грумбах.
— Что значит прибыл? — спросил я. — Он вроде бы последнее время как раз и обитает во дворце!
Он помотал головой.
— Нет-нет, прибыл для приватной беседы с вами. Лично. Без свидетелей.
