– А что, Асакон пропал? – спросила Золотинка.
Понятно, она не получила ответа, как не получил его и Поплева.
– Что-то мне невдомек, из-за чего сыр-бор загорелся, – сказал он, пожав плечами, по возможности, беззаботно, и тем, кажется, убедил себя в собственной невиновности.
– Однако у меня нет ни малейшего желания запутывать слишком ясный вопрос, – заметил Ананья. – Боже вас упаси утаить Асакон. Нет таких адских пыток, да… нет таких пыток… Меня опасно обманывать.
Кудайка истово затряс головой, подтверждая исключительную справедливость последнего соображения. Он внимал господину Ананье с такой болезненной сосредоточенностью, словно имел основания ожидать немедленного применения оправданных обстоятельствами строгостей и в отношении самого себя тоже. Казалось, что и в этом случае – под пытками, – Кудай будет извиваться, стонать и вопить все с тем же неизменным подобострастием.
– У нас нет и никогда не было Асакона, – возразил Поплева. – Нам нечего скрывать и нечего опасаться. Наши отношения с волшебником…
– Тем лучше, – пренебрежительно перебил его Ананья. – Раздевайтесь оба, я хочу убедится в этом собственными руками.
Золотинка заметила, как большой палец господина Ананьи, без малейшего усилия выскочив из сустава, взбугрился своим основанием на поверхности ладони, словно палец этот удерживался в пясти одним только кожным покровом… И тут же легко вернулся на место, возвратив ладони естественные очертания. Ананья проделал эту чудовищную штуку с той непроизвольной легкостью, с какой сосредоточенный на важных мыслях человек может облизнуть губы или почесать кончик носа. В его припухлых, хотя и очень длинных пальцах – белых, как черви, – неприметно было наличие суставов: левая пясть извернулась так, что пальцы перегнулись назад к тыльной стороне ладони, то же произошло с правой – сближенные друг к другу руки с вывернутыми назад пальцами образовали род омерзительного цветка, воронкой своей направленного к Золотинке.
Загорелое лицо девушки потемнело и яркой краской пылали мочки ушей.
– Но девушка… послушайте! Господин Ананья! Это не годится, – проговорил Поплева со сдержанным негодованием.
– Ах да… девичья стыдливость! – сообразил Ананья. Распущенные цветком пальцы свернулись. – Все эти прелести, – скользящий взгляд блеклых, лишенных ресниц глаз показал, что имеется в виду, – все эти прелести… они к делу не относятся.
Безмолвный знак человеку с пуговкой на макушке, и в комнату, придерживая меч, вошел кольчужник, за ним теснились другие.
– Конечно, я понимаю… Если бы какая добрая женщина, – пролепетала Золотинка, беспомощно озираясь.
– Глупости! – Беспокойные пальцы развернулись, извиваясь, Ананья сделал шаг, и Золотинка отшатнулась, не в силах совладать с ужасом перед этими гибкими руками, перед бесцветным взглядом не имеющих глубины глаз.
И Поплева – он прерывисто дышал, не разжимая губ, – рванувшись, подхватил за осевую ножку мраморный столик, взмахнул этим малоповоротливым оружием над собой так, что задел потолочную балку – стража отпрянула. В следующее мгновение засверкали клинки, опустились, нацеливаясь, лезвия бердышей. С естественным для бескостного существа проворством Ананья шарахнулся под защиту кольчужников, а Кудай, сдавленно взвизгнув, захватил горсть перегоревших угольев в очаге с первоначальным намерением, вероятно, швырнуть их в глаза Поплеве. Однако просчитался или дрогнул, убоявшись собственной прыти, – брошенные неверной рукой, зола и уголья рассыпались пепельным облаком, окутав старообразного молодого человека, который немедленно по совершении этого подвига грохнулся на пол.
– Убейте! – выдохнул Ананья из-за спины кольчужников.
Распростершись на осыпанном золой ковре, как рыдающий в погребальном обряде плакальщик, Кудай взвизгнул:
– Убивают!
– Убью! – рычал Поплева, поводя сокрушительной тяжестью столика.
Стражники же, не скучивались под удар, а наоборот расступились, рассчитывая замкнуть и Поплеву, и жавшуюся к нему Золотинку.
– Стойте! Остановитесь все! – рыдающим голосом вскричала Золотинка и раскинула руки, защищая собой Поплеву. – Что за важность! – горячечно продолжала она. – Я разденусь! Пустяки!
– Не нужно, малышка! – быстро вымолвил Поплева, но Золотинка рванула лихорадочно пляшущими руками завязки и спустила юбку вокруг бедер, оказавшись в длинной по колено рубашке, под которой оставалась еще одна – короткая нижняя без рукавов. Она скинула верхнюю, путаясь в ворохе тряпья на голове, и остановилась, руки скрестила на груди, захватив пальцами плечи. Лицо ее некрасиво сморщилось, волосы разметались,
Стражники оглядывались на Ананью, который, осторожно тронув кольчужника, высунул из-за живого укрытия обширный красно-белый тюрбан и узенькую голову. Несомненно бледный, Ананья, однако, сдерживал непосредственное чувство, толкавшее его на мстительную жестокость… Несколько мгновений промедления спасли Поплеву.
– Впрочем, – с неожиданным самообладанием молвил Ананья, – люди, обладающие Асаконом, не стали бы горячиться из-за такого пустяка, как девичья стыдливость. Асаконом в этой стороне и не пахнет. Убери, дуралей, стол.
С некоторым сомнением, словно бы сожалея об утраченной возможности вдоволь намахаться, Поплева опустил столик, уставив его на пол ножкой вверх.
– И отойди подальше. Клянусь печенью великого Рода, верно говорят: медведь тоже костоправ, да самоучка.
Неизжитый еще страх пробудил в Ананье нечто вроде развязной говорливости. Тогда как Поплева, прохваченный душевным ознобом, не обмолвился и словом; оставив столик, он отступил. Ананья отгреб ногой брошенный на пол ворох разноцветного полотна и тронул девушку сквозь рубашку… Велел откинуть волосы и покопался в голове, как ищут вшей. И снова принялся ее ощупывать, ничего не пропуская, прослеживая вкрадчивой ладонью извивы и впадины, в которых можно было предположить припрятанную драгоценность. Девушка ощутимо дрожала, и это не вызывало у Ананьи ничего, кроме кривой ухмылки.
Наконец, присматривая краем глаза и за Поплевой, присел, чтобы перебрать нехитрые Золотинкины одежды. Прежде, чем оставить девушку совсем, он разломал кинжалом башмаки – отделил каблуки и расслоил кожу. А когда покончено было и с этим, швырнул безнадежно испорченный каблук да окинул ничего не говорящим взглядом жалкие Золотинкины прелести, обозначенные под полотном двумя бугорками.
Золотинка сгребла свое в ком и разрыдалась, поспешно отвернувшись к стене. Под эти всхлипы и завывания они раздели Поплеву, не обронившего ни слова, а затем Ананья с прежней деловитостью отвесил Кудаю тумак – огрел вскользь деревянную голову. Жалобно охнув, Кудайка кинулся ловить губами карающую руку. Ананья толкнул его и вышел; комнату покинули все, не исключая подобострастно хныкавшего Кудайку. И проскрипел ключ. Слышно было, как за дверью удаляется, лязгая железом стража.
