На девушке была тяжелая меховая куртка, толстые штаны, огромные сапожищи; меховой колпак закрывал половину лица, а песцовым хвостом плескал по куртке на спине. Во всем этом маленькая Урса казалась каким-то гигантом…
Краем глаза то там, то сям виделось что-то белое, мечущееся меж льдистых глыб и снежных холмов.
Вот оно. И оно голодное. И бежать от него надо, только убежишь разве?
Выбор небогатый: клыки этой твари или полет в темноту ледяного разлома.
Как бы там ни было, Урса сейчас хотела, чтобы все кончилось поскорее, так или иначе. Она устала. Устала бежать и бояться…
…Нет, не убежать. И вообще, какой смысл бежать? 9 против 1, что свалишься в какую-нибудь трещину… И тогда Урсе стукнула в голову сумасшедшая мысль… Внутренний голос, этот спорщик, что вечно с нами, прямо взвился от негодования — и яростный спор вместился в считанные секунды…
— Ты решила драться?! Драться с йети?!! У тебя все дома?! Никто и никогда не решался схватиться с ними; многие умирали от ужаса только глянув на них поближе!
— А я драться буду… — буркнула сама себе Урса и перехватила копье поудобнее…
Маленькое поселеньице Урсы, где за обветшавшим частоколом лепились друг к другу маленькие домики…
Люди высыпали из домов и остановились, с непонятным чувством глядя на Урсу, идущую с копьем наперевес… У нее на плече болталась шкура йети — белоснежный мех с кровавым бодбоем: шкуру выделывать уже было некогда…
— Не бойтесь их. Они страшные, но слабаки, — сказала маленькая Урса, бросая шкуру к ногам вождя. — С ними слишком давно никто не дрался…
(3 сентября 2003 г)
Все чаще когтяры приходят по ночам,
Рвут душу на лохмотья и в ужасе молчат…
Я утром вспоминаю, что ночью слушал бред,
Но снова умираю, как только солнца нет.
Они нашли дорогу и сердце рвут мое.
Сболтнул, быть может, имя, я тайное свое?..
—Пара белых ворон
— Пара белых ворон сидит на дереве.
— И что теперь? Их тут как говна. Ты хоть одну черную видел?
— Нет. Зато вчера я видел девушку с черными волосами!
— Крашеные.
— У нее были голубые глаза!
— Линзы.
— Нет! У нее и кожа была не белая, а с загаром!
— Крем. Просто цветной крем… Послушай, Баль, ты сам-то в это веришь?
Мальчишки рассмеялись. Несколько секунд Бальтазар растерянно смотрел на них, потом обида захлестнула, брызнула из глаз слезами, и он убежал…
Выплакался он в парке, где его никто не видел. Сидел на траве и всхлипывал, уткнувшись лбом в ствол старой березы.
У нее была белоснежная кора, цвета его кожи…
После слез на душе стало легче. Мама всегда стыдила: "Мальчики не плачут!", но он все никак не мог отучиться: слишком часто становилось обидно до слез, где уж тут успеешь…
Под вечер Бальтазар покинул парк и пошел домой. О спокойствии на душе не было и речи: он жадно вглядывался в толпу, ища глазами ту удивительную девушку, которая так ярко промелькнула в его жизни.
Он бы нашел ее в любой толпе — эту яркую красавицу — среди красноглазых, белокожих и беловолосых альбиносов…
И как же он хотел ее найти! Будто она ему родной человек, очень близкий, но давно потерянный.
…Тогда на самом краю паркового леса Бальтазар поклялся себе, что обязательно ее найдет, потом, уже радостный, вприпрыжку спустился в город и смешался с белой толпой…
(4 сентября 2003 г)
Есть вещи, о которых мне никогда не написать. Только начну — сразу чувствую себя предателем. Наверное, потому, что это слишком личное, и не только мое, но и чье-то еще.
Я не могу написать здесь о беде Магалин, например. И сколько бы я хотел написать о нас с Джулай!.. но нет… этого я тоже не могу… Я и о себе пишу не все — но это отчасти потому, что за некоторые поступки мне бывает стыдно.
401. 5 сентября 2003 г —Плато Небес
— Высокая она, эта гора… — Ленинджер бросил вниз камень и стал считать… — Вот: рухнешь — восемь секунд вниз лететь будешь. Хватит, чтобы всю жизнь вспомнить, да?
— Или научиться летать!.. — всплеснула руками маленькая Элина, радостно и мечтательно улыбаясь.
— Я об этом думал… — мрачно кивнул Ленинджер. — Пошли, долго спускаться еще…
Да, спускаться долго. Тут канатная дорога — туристы катаются. Сплошные охи и ахи со всех сторон… да еще и солнышко светит так весело… и снег блестит на дальних пиках…
На фоне всего этого великолепия семнадцатилетний Ленинджер кажется еще суровее…
Элина все равно радуется. Она только вчера приехала в гости к своему двоюродному брату Ленинджеру, который никогда не улыбается. Почему, Элина не спрашивала — привыкла, что он всегда такой; к тому же, Ленинджер при всей своей кажущейся суровости очень ласково относился к ней и любил свою маленькую сестренку, как бы там ни было…
— Госпожа Райя, ваш Ленинджер всегда такой?
— Да… с тех пор, как его отец разбился… он был альпинистом…
— Простите… я не хотел тревожить такие болезненные воспоминания… Простите…
Из окна, с балкона открывался отличный вид на гору. Иногда, что-то находило на Ленинджера, он сидел и смотрел в бинокль и будто что-то видел. Отвлечь его в такие моменты было почти невозможно.
Однажды мама спросила, на что же он смотрит. Сын молча протянул ей бинокль и показал на вершину горы, где, точно обломок кости, выдавался вперед кусок горного плато, которое Ленинджер именовал почему-то Плато Небес.
— Там ничего нет, — сказала мама.
— Если ты ничего не видишь, это не значит, что там ничего нет, — ответил Ленинджер неожиданно — и ему влетело за то, что эти слова прозвучали резко и грубо…
С тех пор он стал более замкнутым и с мамой почти не разговаривал… впрочем, как и с кем-либо еще.
Кроме Элины!
Когда она приезжала, Ленинджер будто оживал. Он начинал и разговаривать, и интересоваться чем-то помимо созерцания Плато Небес.
— Братик! Куда ты смотришь? — весело спросила однажды Элина.
— На гору, — ответил Ленинджер серьезно, но мягко.
— А что там?! — сестренка просто сгорала от любопытства.
Ленинджер с минуту помолчал: вспоминал тот случай с мамой и думал, стоит ли говорить… а потом молча вручил Элине бинокль и показал на Плато.
— Что ты видишь? — спросил он.
