Чинтах весело щебетала, поглощая тарталетки с грушевым повидлом, которое Праду бочками доставляли из Тильяса вместе с пресловутыми оленями и множеством других ольтанских вкусностей, казавшихся Фионе примитивными, а нам – весьма изысканными. Однако о самой Фионе речи, к счастью, не заходило – и то хорошо.
– Тебе не кажется, что нам уже пора что-то делать? – беззаботно проворковала Чинтах в ожидании вишневого шербета. Отличная, кстати, штука, когда стоишь у горна…
– Нам? – на всякий случай уточнил я.
Кто знает, что на уме у этих женщин: может, она о народе Хорверка, а может, о наших с ней отношениях.
– Ну да, – кивнула гномиха. – Какие-то гады вертят нами как хотят – то короля чуть не погубили, то королеву едва не зарезали. А мы? Сидим и ждем, что еще взбредет им в голову?
Эх, рассказать бы про Лимбита и про все наше расследование! Но нельзя: никакой, конечно, Чинтах не враг, но вдруг кому сболтнет – что потом делать?
Пришлось неопределенно помычать в ответ.
– Смотри-смотри, тебе ведь и сказать-то нечего! – Чинтах потянулась щелкнуть меня по носу, но тут же смутилась и неуклюже отдернула руку назад.
Хуже нет этого дурацкого словечка «бывший». Все позади, ничего впереди.
Повисло неловкое молчание.
– Да есть что сказать, – насупился я. – А толку. Вот поймаем кого-нибудь… А так – чего щеки надувать.
– Поймаете, как же, – фыркнула Чинтах. – Мэтт, ну неужели даже ты не понимаешь, что наш дорогой и ненаглядный Хорверк огромен и замшел, как валун над обрывом. Это все равно как жилу искать – один сарг, другой, ты и сам уже чувствуешь, что ничего-то здесь нет, а все долбишь, долбишь – только бы не признать своего поражения! И что, по-твоему, следует сделать с таким рудознатцем?
– Руки оторвать, – буркнул я. – И отправить беднягу в Храм Дара. Только при чем здесь, интересно, жила? Намекаешь, что Вьорк не на своем месте сидит?
– На своем, конечно, – отступила Чинтах. – Что Вьорк, что батюшка, что Хийнм – чудесные стариканы, и я их люблю уж никак не меньше твоего. Это Хорверк уже не тот. Считай, что они выросли в другой стране – и этой страны нынче нет.
Как мы все-таки с ней похожи! Я ведь совсем недавно думал о том же самом, только никак не мог придумать, что с этим делать. А вот Чинтах явно к чему-то клонит…
– И что теперь? Отправить их на покой? И сделать нас с тобой королем и королевой?
Щека у Чинтах дернулась, и только тогда я сообразил, что задел ее не меньше, чем Фиону. И столь же глупо и жестоко.
– А ты веришь в кровь Роракса? – вдруг спросила она.
Эх, знала бы Чинтах, как все на самом деле было! Но не рассказывать же ей о том, как Роракс чуть не стал эльфом. Или о том, что я не просто верю в кровь Роракса – теперь я знаю, что мой дальний предок был одним из его сыновей.
– «Моя кровь – это влага, и станет камень цветущим садом. Моя кровь – это узы, и станет народ единым», – процитировал я, чтобы ответить хоть что-то.
– В жрецы, что ли, готовишься? – хихикнула Чинтах. – Никак славе Дамерта позавидовал? Я же не про завещание Роракса, я по правде?
– Так и объясни толком! – потребовал я, начиная злиться.
Раньше просто было: не успеешь сказать – тебя уже поняли. А теперь куда ни повернешь, везде ухабы с колдобинами. Слова выбираешь, как на допросе: как бы чего лишнего не сболтнуть. И все равно ничего не выходит!
– Ну, смотри. – Чинтах явно решила, что с таким тупаком, как я, придется ей набраться терпения. – Ты же историю вроде как неплохо знаешь?
– Не жалуюсь, – осторожно ответил я.
– Помнишь, о чем мы болтали на юбилее твоего прадеда? Когда они стали песни петь, а мы сбежали и бродили всю ночь по Брайгену?
Самое страшное, когда с такими памятливыми общаешься, это брякнуть: «Представления не имею!» Обидятся на всю жизнь. Они-то помнят – по крайней мере, мне, забывчивому, так кажется – каждую минуточку своей жизни. И твоей заодно. И всех вокруг. Помнят, что ели, что пили, о чем говорили, во что были одеты и кто в каком часу наступил им на ногу.
Я, признаться, на память тоже не жалуюсь. И разговоры обычно помню – важные, конечно, а не про виды на урожай грибов в Заозерье. Вот и сейчас: юбилей прадеда как в тумане (а, нет, прямо вижу, как дядя Юнти затянул с отцом нашу застольную – хохочут, раскачиваются, а остальные по мере сил подпевают). А Чинтах? Она вообще-то была на нем? Да, конечно, наверняка: мы к тому времени уже года полтора как встречались, не мог же я ее не пригласить…
– В общих чертах…
– Опять ничего не помнишь! – На сей раз Чинтах к моему носу не потянулась, хотя я и видел, как ей этого хотелось. – Бестолочь какая-то… Раньше хоть вид делал…
Раньше-то да. И иногда даже успешно.
– А ты не нервничай, не кипятись, – спокойно предложил я, трезво понимая, что этим злю ее еще больше. – Я же с тобой не спорю: гуляли. И не один раз. А про что болтали-то?
– Про Арвианскую империю! – выпалила Чинтах.
Видно, очень уж ей хотелось, чтобы я сам это вспомнил. Но не сбылось.
Да, был такой разговор. Учителя с нами возились разные (не бывает такого, чтобы гном из одного клана учил ребенка из другого, разве что только профессии), однако каждый глава клана старался найти для своих детей лучших из лучших. И вопросы они нередко ставили схожие. Вот так и выходило, что мы порой, вместо того чтобы целоваться в полутемном тупичке, обсуждали судьбы Арвианской империи…
А задачку нам тогда и правда подбросили непростую. Про императора Арталана – не самого, кстати, бездарного за всю историю. Не сказать, чтобы его на руках носили, но и вслед не плевали. Наместники провинций – почти все как на подбор: еще Карент Второй разрешил им передавать свою должность детям, причем не обязательно наследникам всего фамильного достояния: не задался старший сын, пусть правит младший, лишь бы канцлер утвердил. Империя процветала: прочно закрепилась на южных берегах Эларского моря, с Хорверком мир, с эльфами дружба до гроба.
И буквально за три года все рушится. В прах. Наместники объявляют себя владетельными герцогами, Антрония пытается округлить владения, покушаясь на заморские территории, Хорверк закрывает свои ворота.
Задание на дом: понять, что случилось. Не просто объяснить – понять, почувствовать, почему все произошло именно так.
И по всему выходило, что Арталан всего лишь оказался не на своем месте. Попробовали бы наместники бунтовать при Немере Первом, кровью бы умылись. Рискни Антрония даже не напасть – лишь пригрозить нападением при Гессоне Рыжем, императорские легионы сровняли бы Маркус с землей.
Арталан же так не мог. Он пытался договориться, воззвать к разуму, обрисовать последствия. И кончил свои дни в темнице.
