Замира закивала, страдальчески морщась, тоже что-то зашептала. Лекарь оглянулся на Елену, та, передернув пухлыми плечами и гордо вскинув подбородок, поднялась со своей скамеечки и вышла. Ну, и слава Богу! Пусть подежурит дочь. Конечно, не дело для дочери короля, словно какой-нибудь прислуге, дежурить у постели старухи, но ежели ей так хочется выставлять себя на посмешище… Что-то совсем стара стала, подумала о себе Мариам. Мысли путаются, путаются и воспоминания. Это в Кизе, столице султаната Бахристан, не пристало дочерям султанов служить и прислуживать. Здесь, в Дане, стремление королевских детей служить есть добродетель. Дикари.
Замира оглянулась на мать, Мариам притворилась, что спит, даже стала слегка похрапывать. Замира потушила свечу, помешала угли в очаге, обратилась с каким-то вопросом к тщедушному юному лекарю.
О чем-то они шептались там, у камина, низко склоняясь друг к другу, и тени их голов кивали Мариам со стены. Мариам позволила сну лелеять себя на мягких и тихих волнах, зная по опыту, что в полусне она скорее вспомнит желаемое, чем если будет мучительно усердствовать. Полумысли-полуощущения вставали перед ее глазами портретами знакомых ей благородных дам; выплыло лицо хохотушки Ирины, не столь давно почившей в бозе, и лицо заговорщицы и изменницы дамы Луары, подозреваемой в колдовстве и чернокнижии…
Еще одно лицо, и Мариам резко села.
Замира и лекарь вскочили.
— Матушка, что с тобой, матушка? — Замира подбежала к постели, приблизила к лицу матери свое зареванное лицо. Губы и нос у нее распухли, веки покраснели и набрякли, а на щеках дорожками лежали следы засохших слез.
— Умойся, причешись, — сказала Мариам устало. — И иди спать. Со мной все будет в порядке. Я просто вспомнила этого мальчика.
— Какого мальчика? — не поняла Замира. — Ты бредишь, матушка!
— Того, который напал на меня. Это младший сын благородного Варфоломея из Райской Долины, я не помню, как его зовут. Кажется, он учился на священника здесь, в Дане. Что я сделала ему, что я сделала его семье? Ах, Замира, сколь велика людская неблагодарность! Ничего, кроме добра, не видели они от меня! Кликни мне секретаря, а сама поди, поди…
— Матушка! — с укоризной сказала Замира. — Тебе нужно выспаться! До утра осталось недолго…
— Немедленно. Сейчас. Слышишь, что я сказала? Я еще королева!..
Неслышными шагами — кот, да и только, — подошел лекарь.
— Возбуждение духа в организме вашего величества чревато нехорошими последствиями, — сказал он, беря Мариам за запястье. — Вашему величеству надобен покой. Я дал вам сильнодействующее усыпляющее, и, ежели вы сейчас не заснете, оно может подействовать, наоборот, чрезмерно возбуждающе, что грозит истощением нервов и резким упадком сил. В возрасте вашего величества надобно беречь свое тело…
— Свое тело надо беречь в любом возрасте, — пробурчала Мариам. — А мне, и в любом возрасте, надо беречь еще и королевскую власть. И королевское достоинство, кстати, тоже. Виданное ли дело, юнцы, младшие сыновья благополучных семей, к королеве будут являться с ножиками и с заклятиями! Поди и ты, друг мой. Надоел. А на будущее запомни: ежели будешь мне слишком надоедать своими травами, ваннами, да советами врачевательными, я тебя упеку в темницу на весь остаток твоей жизни. За умаление королевского достоинства.
Лекарь испугался. Рука его, державшая запястье Мариам, дрогнула. В полутьме Мариам плохо различала лицо юнца, не видно было, побледнел ли он, выступил ли на его лбу пот, но рука дрожала и резко похолодела. Вот и ладно, а то много воли взял!
— Я подданный другого государства, — тихо сказал лекарь. — Ни ваше величество, ни даже сын ваш, король, не можете…
— Могу, могу, — сказала Мариам. — Я все могу. Я тебя запрячу в темницу, а там, пожалуйста, объясняй крысам и паукам, чей ты подданный. И потом, преступление против королевского достоинства предусмотрено законодательством Межгорья, а ты, пребывая в Межгорье, обязан выполнять наши законы. Разве нет?
Лекарь отпустил запястье Мариам, поклонился и молча вышел.
— Ты обидела его, матушка, — сказала Замира. Без удивления и без возмущения, просто констатируя факт. — Он может захотеть отомстить тебе, а у него есть для этого возможности. Он ведь лекарь!
— Он юнец, раздувшийся от тщеславия и чванства. Не знаю, что в нем нашел Марк, — пробурчала королева Мариам. — А возможности отомстить у него нет. Я ему не доверяю, и не пью его трав. В мои года доверяют седым бородам, опыту доверяют, а не невесть откуда взявшимся юнцам.
— Но он же давал тебе лекарство, нынче ночью! Он ведь сказал…
Мариам указала пальцем на пятно на полу, у изголовья. Пятно было мокрым.
— Вот оно, его лекарство. Но поди, поди, кликни мне секретаря, и поди!
Секретарь явился вместе со звуком рассветных барабанов. Мариам ждала его в постели — потом она встанет. Государственную печать она загодя достала из тайника и держала под подушкой.
Продиктовав секретарю текст указа, начинавшегося словами: «Возлюбленные подданные!» — и требующего покарать изменническую семью Варфоломея из Райской Долины вкупе с его домочадцами, Мариам поставила свою подпись и приложила печать к документу. Рука ее не дрожала.
Секретарь вышел. Мариам, прежде чем встать, откинулась на подушки и помечтала. Ах, вот если бы написать еще один указ, с велением покарать эту девчонку, будущую королеву, дочь горского князя, за измену или за колдовство. Как было бы просто и легко! Повесить. Четвертовать. Сжечь заживо. Убить ведьму.
Ну, да ничего. Пусть тайно будет немножко труднее, чем явно, тем больше чести. Она, Мариам, справится. И с Марком справится, да прорастут его волосы внутрь черепа!
Она, Мариам, пока еще королева, хоть и вдовствующая.
Она, Мариам, дочь султана, и воспитана в султанском дворце.
И пусть ее расслабили годы, проведенные с этими северными дикарями, силы у нее еще есть. Силы есть, а времени не так много; ей, Мариам, надо собраться. Надо поспешить.
Но — как там говорят в Лациуме? «Спеши медленно» — она, Мариам, будет спешить медленно и осторожно. Она погубит ведьму, она погубит короля Марка — но так, чтобы никто не заподозрил ее, Мариам. Она не боится возмездия, она не боится греха — но Лука, с его пылким и чистым сердцем — нет, Лука не должен ничего знать, и ни о чем не должен догадываться. Лука, плоть от плоти ее, Мариам, и ее возлюбленного Игнатия, только внешность унаследовал от нее, Мариам, а сердце его и мысли — здешние, межгорские. Ну, да ничего. У нее, Мариам, хватит предусмотрительности и коварства на двоих. Пусть мальчик остается чистым, с чистыми руками, всю грязную работу сделает она, Мариам. Убьет ведьму. Погубит Марка. Вот сейчас, немножко только отдохнет — и возьмется за это грязное дело. Святое дело, ибо разве не самая святая из всех видов любви любовь материнская?
