— Как будто мы в фильме, — говорю я.
— Да, — говорит Ира.
Вернувшись, я решаю принять ванну. Их тут множество, можно выбирать — ту, что в закутке возле кухни, с дровяной колонкой, немыслимо белую, или старую, с пожелтевшей эмалью, но зато на львиных лапах и напротив окна, или смешную сидячую, глубокую как бочка, с нависающим сверху раструбом душа. Ее-то я и выбираю. Ванна ничем не огорожена, забравшись внутрь, я оглядываю комнату. На кушетке у дальней стены спит таджик. Мы научились воспринимать его как элемент декора, думаю я, если в комнате есть горизонтальная поверхность — на ней обязательно будет спать таджик. Даже странно будет зайти куда-то и вдруг не увидеть таджика на диване или просто на полу: лежит на спине, руки сложены поверх одеяла. Всегда в одной позе, всегда с сомкнутыми веками…
Гибкий шланг, из которого в ванну-бочку набирается вода, неожиданно вырывается у меня из рук. Вода хлещет на пол, из бочки ползет мыльная пена. Таджик на кушетке садится и открывает глаза.
— Ира! — кричит он. — Ира!
* * *
Я просыпаюсь в шелестящей, потрескивающей темноте. Очень душно. Вытянутой рукой упираюсь — скорей, чем мне бы хотелось, скорей, чем это можно объяснить, — в преграду прямо перед собой. Ощупываю шелковую поверхность, скольжу ладонью вбок, ворочаюсь. Маленькое замкнутое пространство, думаю я. Лифт? Гроб?
Серый котенок уткнулся в мою ладонь лбом. Я просыпаюсь от басовитого мурчания. По полу скользит солнечный луч. Сегодня я могу уйти, думаю я.
* * *
За окном движется улица: люди обгоняют друг друга, мелькают машины, трамвай, притормаживая и кренясь, скрывается за поворотом. Я сижу за столиком кафе, у самого окна, рассеянно помешиваю быстро опадающую молочную пенку на заказанном кофе, ловлю взглядом неподвижную фигуру прямо напротив окна. Кивнув официантке на плащ и сумочку — я вернусь, присмотрите, — я выхожу на улицу. Вглядываюсь в чужое лицо. Достаю из кармана ключ и вкладываю его в безвольную, чуть влажную ладонь.
— Живи, — говорю я.
«Дракон, скажет он, я вызываю тебя на смертельный бой! Нет. Не так. Дракон, скажет он. Я пришел, чтобы… Да что там так колется-то?»
Дракон поерзал на груде золота, устраиваясь поудобнее.
«Значит, — продолжил дракон, — так. Я пришел, скажет он, чтобы сразить тебя. А я расправлю крылья…»
Дракон развернул крылья, повертел головой, оценивая размах. Вздохнул. Балансируя крыльями, сполз пониже. Оглядел себя еще раз.
«Да, вот так эффектней будет… Расправлю крылья, захохочу и испепелю его на месте. И что дальше? Не-ет, — протянул дракон, — не пойдет. Удовольствия на полминуты, а потом незнамо сколько лет ждать следующего обормота, охочего до золота? Лучше так: дракон, скажет он. Мне известно о твоем коварстве и твоей мудрости! Нет… не только о твоем коварстве, но и о твоей мудрости, вот. А я ему — три загадки. Или лучше партию в шахматы?»
«Дракон, скажет он, мне нужен совет…»
«…и золота подарю, — дракон свернулся клубком, прикрыл глаза, — или безделушек там всяких. Чего уж… для друга не жалко».
* * *
Рыцарь допил вино, обвел взглядом таверну.
«И я скажу: я вызываю тебя, дракон, на смертельный бой!»
Первой в автобус вошла Римма. Она была очень бледная, очень. Водитель выдал ей билет и улыбнулся. Она даже не взглянула на него, прошла в конец салона и бессильно упала в кресло. Ныл шрам на руке, и кружилась голова. Не было сил — ни думать, ни переживать. Везут и ладно.
Потом вошли двое подростков — мальчик и девочка. Симпатичные, в мотоциклетных шлемах. Девочка стеснялась и все время держала мальчика за руку. Сели рядом и стали считать циферки в билетах. Счастливого не досталось, но их это, похоже, не расстроило. Они рассматривали салон и тихонько перешептывались.
Лялю вообще непонятно, как одну отпустили. Ей всего-то лет пять. Вошла, деловито взяла билет и спрятала в карман больничного халатика. Села близко к выходу и стала с интересом глядеть в окошко.
В окошко было видно, как Матвей Семеныч сажает в автобус жену Зосю. Она плакала, что-то говорила… Когда вошла в салон, сразу кинулась к водителю:
— Когда мы отправляемся? Давайте подождем! Мотя поедет с нами, он обещал! Мы с ним договорились! Давайте подождем!
Водитель грустно покачал головой:
— Не волнуйтесь. Поедет следующим. У него дела еще, не успеет. А у меня график.
Потом на остановке какой-то шум, неразбериха. Все припали к окошку. Водитель вышел и принял из рук медсестры младенца. Вошел, огляделся:
— Вот незадача…
Толком и некому его доверить на время поездки. Но думал водитель недолго. Почти сразу же в автобус влетела растрепанная Лиличка, схватила маленького, стала целовать и прижимать к себе.
Может, оно и к лучшему, подумал водитель, и выдал один взрослый и один детский.
Дверь закрылась. Автобус тронулся в сторону большого моста. Когда проезжали над рекой, водитель высунулся из окна и помахал старику в лодке.
— Чудной этот старик! Возит по одному. Автобусом-то сподручней. Загрузил кучку да повез. Опять же, веслами махать не надо.
Умом Мессию не понять, в Мессию можно только верить.
Э. Курант. «1001 арабеска»
Отмена законодательных ограничений на некоторые отрасли генной инженерии (2052 г.) повлекла стремительное развитие этих отраслей. Первые изменения, искусственно внесенные в генную карту homo sapiens sapiens, касались нейролингвистических факторов, напрямую связанных с бихевиоральными отступлениями. Далее настал черед грубой физики. Человечество избирательно исправляло свойства организма, повышая собственную летучесть, плывучесть, прыгучесть, выносливость и вообще всякую живучесть.
Ультраортодоксальная часть населения, категорически выступавшая против происходящего, обосновалась в стенах Старого квартала, где продолжала ждать прихода Мессии. Эти люди называли себя Натура-Карта, т. е. Стражи Города. (Вступительный текст к документальной видеограмме 2167 года.)
8 число ава месяца 5846 года от Сотворения Мира было вполне себе обынаковым кануном поста. Я таких канунов 9 ава видел уже двенадцать, хотя помню, конечно, не все. Мы с ребятами в тот день бегали посмотреть на соревнования. Осторожно бегали и вернулись вовремя. Никто и не засек нас, только старая Савта видела. Савта довольно добрая, она юродивая вообще. Иногда ругается, плюется, палками может кидаться. И как нас заметила, глумиться начала. «Что, — говорит, — мальчики, в город бегали? На чуждую культуру любовались»? Савта, она дразнится всегда сильно. Дальше кричала: «Сходите, сходите, полюбуйтесь, никто не узнает, один раз не пидарас». А мне обидно, я, может, и не пидарас ни разу. Соревнования интересные были, да. Когда прыгали особенно.
