Одна-единственная мысль натужно пробивалась на свет, вопреки желанию. Слабый отголосок того, что ввергло меня в это безумие, ибо, не смотря на всё, я не страдала тягой к бесмысленному самоубийству. Я хотела жить — и сжигать жалкие ошмётки оставленной мне не-до-жизни. И в то же время — ненавидела Арамери, как бы ни желая понять (принять?) их; желала предотвратить грядущий вал Войны Богов, как бы ни надеясь вернуть свободу Энэфадех. Я жаждала столь многого, противоречивого, невместного, — невозможного, неможного, недолжного… вместе. Но я упёрто хотела всего и сразу. И невозбранно. Возможно, я заразилась от Сиеха ребяческой верой в чудеса.
— После всех взятых вами смертных любовников, — сказала я. Голосом хрипче, чем следовало бы. Он клонился ближе, и ближе, жадно втягивая воздух, словно чуя мои колебания. — После этих, заявленных вами, дюжин смертных душ, — и сказок, что слагались ими, несомненно выжившими, ибо мёртвые молчат.
— Но до столетий ненависти, смертной ненависти, сотворившей из меня чудовище, — сказал Владыка Ночи, и грусть переполняла голос. На один-единственный короткий миг. Теми словами я сама убеждала его прежде; но до странности несправедливым казалось слышать их самой. От него же. — До разлома, до того, как брат мой предательски изъял все те чувства — нежность, мягкость, отзывчивость, — что прежде питали мою душу.
И страх, витавший в сердце, угас. Вот так, просто, отмер.
— Нет, — сказала я.
Рука замерла. Протянув свою, я переплела крепко-накрепко наши пальцы.
— Твои чувства никуда не делись, Ньяхдох. Я ощутила их. Я вкусила их. — И медленно потянула — ближе, ближе, ближе, — поднося к губам. Судорожно подёргивающиеся, словно от изумления, пальцы. — Ты прав насчёт меня; если мне надлежит умереть, то я рассчитываю собственноручно обставить условия своей смерти. На свете есть видимо-невидимо вещей, что мне никогда уже не осуществить… но кое-что покуда подвластно. Вы… ты. — Я коснулась поцелуем дрожащих пальцев. — Докажите мне мою правоту… покажите всего себя снова, свои чувства, свою нежность, Владыка Ночи? Прошу тебя?
Краем глаза я засекла смутное движение. Смещение. Стоило развернуть, подняв, голову, и в глаза бросилось изменение. Перемена. Тягучие тёмные волокна, нити, вились, беспорядочно сплетаясь и расплетаясь, черня, вытравливая чёрные тропы и борозды вдоль стен, окон и пола. Вытекая, сочась из-под ступней Ньяхдоха, растекаясь повсюду, перехлёстываясь плетьми словно сети, бесконечные тенета из тьмы. Мельком виделись, выделясь, за их пределами, странные брожения, сгустки воздуха; то ли наплывы промозглого тумана, то ли ворочающиеся пропасти бездонных воронок. Падший испустил низкий, шелестящий вздох; и крохи его дыхания обвились вкруг моего языка.
— Мне нужно слишком многое, — прошептал он. — Столь полно времени кануло с той поры, как я делился с кем-то частью себя, Йин. Я голоден… я всегда голоден. И мой голод пожирает меня самого. Но Итемпас предал меня, а ты — не Энэфа, и я… мне… страшно.
Слёзы застилали мне глаза, болезненно жаля веки. Резко потянувшись вверх, я обхватила лицо падшего, с силой притягивая к себе. Прохладные губы на сей раз солоновато отдавались на вкус. Думаю, я уловила его трепет.
— Я дам тебе всё, что в моих силах, — сказала, когда мы расцепили объятье.
Тяжело дыша, он прижался лбом к моему, сдавливая до боли кожу.
— Слова… ты должна выразиться словами. Я постараюсь быть… прежним, я правда, буду стараться, но… — Он издал отчаянный, тихий стон. — Слова! Скажи их!
Я сомкнула ресницы. Сколь много моих безвестных арамерийских предков, произнеся их, расписывались в собственной смерти? — Я улыбнулась сквозь слёзы. Присоединись я к их бесчисленной веренице, и смерть моя сказалась бы как нельзя приличествующей Дарре, чья кровь текла в моих жилах.
— Делай со мной всё, что пожелаешь, Владыка Ночи, — прошептала еле слышно.
Меня обхватили.
Не говорю "руки" и "его", ибо их было великое множество: сжавших плечи, сковавших бёдра, запутавшихся в волосах. Даже свернувшись вкруг лодыжки. Комната почти целиком погрязла во тьме. Единственное, что я могла ещё видеть — бледный квадрат окна, и угасающее за ним небо, почти покинутое последними лучами света, опустившегося в горизонт багрового солнца. Звёзды кружились в глазах сверкающими прядями, как если бы меня вертело туда-сюда, вверх-вниз, покуда я наконец спиной не почувствовала под собой твердь кровати.
А после мы утоляли свой голод, насыщаясь друг другом. Касание за касанием, чувствуя его пальцы там, где желание тлело сильнее прочего; открытие за открытием, он утолял мое неведение, предугадывая мысль за мыслью. Предугадывая, проявляясь, подставляясь — каждый раз отставая на миг от моих жаждущих рук. Я обнимала пустоту — и она обращалась гладью перевитой мышцами руки. Сгибала ногу вкруг воздуха — и ничто претворялось плотью упругого, сильного, живого бедра. И так я лепила его, творила сообразно обличью из моих фантазий; и так он избирал быть подчинённым чужой руке, и воле, и образу. Когда тёплая мощная тяжесть толкнулась внутрь меня… не знаю, был ли то мужской пенис, или нечто совсем иное, фаллос, коим могли обладать одни лишь боги. Подозреваю, вернее из двух — последнее, ибо смертная плоть не могла с такой силой полнить женское тело, как он овладевал моим. И суть была вовсе не в размере. И когда на сей раз он наконец высвободил меня, я выпросталась с пронзительным криком.
— Йин… — Сквозь пелену разгорячённого тела, туманное марево, стоящее перед глазами, я сознавала немногое. Облака, стремительно несущиеся меж звёздных искр. Чёрнеющие плети, тёмной паутиной оплетающие потолок, ширясь и клубясь, и углубляясь, и сливаясь в одну исполинскую зияюшую мраком бездну. Настойчиво растущую амплитуду толчков, в бесконечной чехарде движений Ньяхдоха. И боль, бороздящую тело, — ибо и это было моим желанием. — Йин, откройся мне.
Даже не представляю, о чём он… на мысли меня уже не хватало. Но волосы внезапно сжало цепкой хваткой, под бёдра скользнула сильная рука, хлёстко притягивая ближе, пристраивая потесней — и вновь посылая меня очередным круговоротом спирали.
— Йин!
Столь безграничная нужда тлела в нём. Столь невообразимые раны — две из них, обнажённые, кровоточащие и незаживающие, по числу двух потерянных возлюбленных. Чересчур глубоких для одной юной смертной, коей невмочь было утолять их вечно.
Но даже в этом безумном экстазе… я пыталась. Раз за разом. И не могла; будучи всего лишь человеком. Но в ту секунду я, устремляясь навстречу, жаждала быть большим, исходить большим, давать большее, ибо я любила его.
