— На разумных существ ошейники не надевают.
— Вот именно. Надевают только на волшебных. Потому что они калечат людям мозги.
Тарик продолжал задумчиво смотреть на него. От взгляда мурашки, конечно, не бегали, но ощущение было такое, словно кто-то пытается изнутри ощупать голову.
— Отвечай, — строго потребовал аль-Мамун. — За что меня так ненавидишь? И зачем напал на невольника?
Нерегиль спокойно проговорил:
— Я не тебя ненавижу. Я вас всех ненавижу. Всех скопом.
— За что же?
— За то, — отчеканил самийа, — что вы воюете беспрерывно. А когда не воюете, то друг друга убиваете и чужое делите.
— Это ты о чем? — мрачно поинтересовался Абдаллах. — Мне, чтоб ты знал, чужого не надо. Я свое защищаю. У меня в Нишапуре — семья. И подданных в Хорасане — пять с лишним миллионов человек. Ты полагаешь, мне нужно было сдаться брату? Чтобы города и вилаяты жгли и грабили, а моих родных — развесили на балках дворца в Нишапуре?
А потом не удержался и добавил:
— Впрочем, волшебному существу вроде тебя не понять. Именно этим ты со своими дикарями и занимался восемьдесят лет назад в Хорасане.
В лице Тарика не дрогнул ни один мускул.
Вдруг бледные губы разжались:
— Кто подослал в харим аль-Амина женщину по имени Кабиха?
Вопрос был настолько неуместным, что Абдаллах опешил:
— Что?.. Какая еще Кабиха? Кто это?
Холодные глаза сузились:
— Кто оклеветал меня в Фейсале? Кого вы подослали к аль-Амину? Кто придумал меня устранить? Ты? Твоя мать? Кто?
— Ч-что?..
— Кто натравил на аль-Амина аждахака? Где ларец с зубом змея?
— Что?!..
— Я же сказал — вы друг друга убиваете и чужое делите, — прошипел нерегиль с такой жгучей, опаляющей ненавистью, что аль-Мамун непроизвольно отодвинулся. — Думаешь, свергнешь брата — и я подползу к туфлям, виляя хвостом?! Ты не имеешь права на престол! Ты — заговорщик и убийца!
Аль-Мамун сморгнул и ошалело пробормотал:
— Ты что, рехнулся? Да помилует меня Всевышний! Ты мало того, что волшебное, так еще и полностью сумасшедшее существо…
А ведь и вправду, свистнуло в голове, ему же говорили: Яхья ибн Саид признавался — нерегиль слегка тронулся рассудком во время пути в аш-Шарийа! Видать, полтора года в яме довели беднягу до окончательного безумия…
— Вот оно что… — пробормотал Тарик, быстро темнея лицом и хмурясь. — Тебя ни во что не посвящали… Ты марионетка, но кто же кукловоды…
— Что-оооо?!
Вот это аль-Мамун проорал уже с настоящей яростью. Так его никто еще не оскорблял.
— Я — марионетка?! Да как ты смеешь! Сначала обозвал убийцей, теперь вот это!
Тарик издевательски ухмыльнулся:
— Ну же, человечек, давай — покажи себя! Отправь в подвал к палачу — он уже три дня как прибыл из Нишапура!
— Что? Я же сказал… О Всевышний, они… — тут Абдаллаху изменил голос.
В горле пересохло.
— Т-так…
Он медленно поднялся на ноги. Дойдя до стены, уперся лбом в холодные изразцы.
Пока он так стоял и думал, за спиной сохранялась совершеннейшая тишина.
Обернувшись, Абдаллах увидел нерегиля все в той же позе: ноги скрещены, подбородок опирается на сложенные ладони. Тарик смотрел на него очень внимательно и серьезно. Не сверлил взглядом. Просто смотрел.
Потом задумчиво проговорил:
— Сначала я думал, что ты устроил заговор с целью свержения своего брата. Теперь понятно, что ты его не устраивал. Ты его профукал. И я даже не знаю, что хуже — первое или второе.
Абдаллах снова почесал под куфией, сделал глубокий вдох, подошел, сел напротив и сказал:
— Значит, так. Ни в каких аждахаков я не верю. В сговор против твоей волшебной персоны — верю. А в то, что брата якобы дракон покусал — не верю. Мухаммад всегда был неуравновешенным засранцем, и чтобы рехнуться и начать заниматься мучительством, дракон ему не требовался. Он с детства любил лягушек резать и кошек вешать на задах сада.
— Ты что, мутазилит? — тихо осведомился нерегиль.
— Да, — гордо вскинул голову Абдаллах. — Аль-Асмаи — мой наставник и учитель!
— Понятно, — вздохнул Тарик.
— Не вздыхай, — строго сказал аль-Мамун. — Это еще не все, так что слушай внимательно. Если кто-то сговорился, чтоб тебя на время отстранить от дел — я ему благодарен, скрывать не стану. А вот посадить тебя в яму и морить голодом — это решение брата, а не тех людей. И мятежником меня брат объявлял, и наследства лишал — тоже сам. Или, скажешь, ему на ухо кто диктовал?
— Насчет ямы — не диктовал. Насчет изменения порядка престолонаследия — не знаю, не видел, — сухо ответил нерегиль, отворачиваясь.
И, дернув плечом, добавил:
— Аждахака не забудь поблагодарить — лучше фирманом. Он тебе сильно помог.
— Хватит! — вспылил Абдаллах. — Много ты знаешь! Или ты на той охоте при брате был, что аждахаком мне в глаза тычешь? И вообще, кто это тебе наплел? Темным феллахам простительно, но ты ведь старше и образованнее! Еще немного, и я услышу, что новости тебе приносили джинны!
Тарик молча закрыл ладонью лицо.
— Тьфу на тебя! — отмахнулся аль-Мамун. — Значит, так. Не хочешь признавать меня халифом — не надо. То, что произошло между Мухаммадом и мной — это наше дело, и мы его уладим между собой как мужчины безо всякой… волшебной помощи. Мой брат меня предал, и я накажу его за вероломство, исполнив последнюю волю отца. Так что между двумя халифами тебе метаться не придется — скоро смута закончится. Тебе понятно?
Нерегиль дернул плечом и отвернулся.
Аль-Мамун мрачно спросил:
— Зачем на лекаря кинулся?
Тарик скривился:
— Погорячился.
— Бывает… — усмехнулся Абдаллах. — Слугу обратно в чувство привести сможешь?
— Смогу.
— В следующий раз, если захочешь чего узнать, веди себя по-человечески! Словами спрашивай, а не мозги грызи! Понял?
Нерегиль молча склонил голову — мол, понял.
— Я поражен в самое сердце! Ты ведешь себя как существо разумное, а не волшебное! — едко заметил аль-Мамун. — Может, тогда без ошейника обойдемся? Не знаю, как там обстоит дело у волшебных существ, но благородным людям для уговора достаточно честного слова!
Нерегиль пропустил насмешку мимо ушей и очень серьезно ответил:
— Я сумеречник. Мы не нарушаем клятв.
— Знаю, — серьезно кивнул аль-Мамун. — Верность аль-самийа известна среди детей ашшаритов. Ну что, даешь слово не трогать лекаря и не калечить невольников?
— Даю такое слово, — холодно ответил Тарик.
— Вот и отлично, — с облегчением сказал Абдаллах. — А то сидим, как в зверинце. К тому же, в аш-Шарийа по закону запрещено надевать на узников шейные оковы.
