— Что скажешь, деревенщина? — Барон легко встряхнул Дага своей лапищей. — Я видел, как ты дерешься, если это был ты. Мы проверим тебя в деле. Соглашайся, пока его светлость не передумал. Дороги назад тебе нет, уж я об этом позабочусь. Или виселица, или честная служба.
— Тогда мы забудем о том, кто зарезал нашего посла в Хедебю, — добавил Герхард.
Даг собирался плюнуть ему в лицо, но неожиданно перед ним появился отец Поппо собственной персоной. Не в замызганной дорожной рясе, как прежде, а в черной сутане, отделанной малиновой каймой, с такими же яркими пуговицами, в шапочке с помпоном. Прелата поддерживали под руки двое монахов, он выглядел слабым, но смотрел ясными глазами.
— Сын мой, прости, если с тобой обращались грубо, но это тебе же на благо. К несчастью, отец Бруно не внял моим советам и пожаловался императору. Господин наш Оттон вначале склонялся к мысли немедленно заключить тебя в тюрьму, но мне удалось умилостивить его. У его величества доброе сердце, как и подобает истинному верующему. Его величество доверяет мне. Он готов простить тебя и даже взять на службу, учитывая твои заслуги перед короной. Прошу лишь об одном — отринь демонов, коим поклонялся ты по заблуждению и малолетству. Я молился Господу, чтобы он спас твою душу, это все, что я мог сделать в благодарность. Иисус внял молитвам моим, но отплатил мне вдвое. Если ты будешь преданно и верно служить его величеству и его святейшеству, тебя несомненно ждет… дворянское звание, а может, и пожалование в рыцари.
— Что тебе надо от меня? — устало спросил Даг.
— Если ты верил мне до сих пор, поверь и сейчас. Уверуй, что после смерти все праведники придут к доброму господу Иисусу, а не в край асов — демонов. Обещай никогда не участвовать в помазаниях кровью и не дарить демонам человеческих жизней. Скажи, что ты согласен, сын мой?
Даг вынужденно кивнул. Он размышлял лишь об одном — как украсть лодку и сбежать. Хотя бежать некуда, в Йомсе наверняка его подкараулят убийцы! Или отцу доложат, что сына окунали в бочку и осенили крестом!
Он увидел овальную дубовую купель, наверняка переделанную из личной ванны бывшей хозяйки усадьбы. Купель украсили коврами и лентами, рядком стояли двое в монашеских клобуках и распевали псалмы. Один за другим в воду залезали подавленные датчане. Прикрыв рукой срам, или растянув нижнюю рубаху, они приседали под твердой ладонью разодетого в пух и прах незнакомого священника. У этого имелись не только малиновые пуговицы, но поверх сутаны расписной красный пояс и пелерина. С каждым из новообращенных еще что — то делали, то ли кормили чем — то, то ли заставляли целовать крест, Даг до конца не разобрался. Он брел, как в тумане.
Ему вовсе не показалось, что свирепые ярлы счастливы. Однако многие из людей Харальда буквально ползали за Поппо на брюхе. После сжигания статуй Одина и Тора, после горящей туники десятки мужей из ближнего окружения Синезубого поверили в силу Христа.
— Ступай, скоро твоя очередь! — Барон подтолкнул его в спину и разрезал веревки на стянутых локтях.
Северянин встал в конец короткой очереди. В приоткрытую дверь гостевой залы он увидел Харальда Гормссона, стоящего на одном колене перед грудой наваленных шкур. На шкурах сидел молодой император, рядом смиренно сгорбился Поппо. Датский конунг держал пресвитера за левую руку и что — то тихо говорил. Епископ вдруг вытянул правую руку и нежно погладил Синезубого по голове.
Северянину стало совсем плохо. Он попятился назад, за угол здания. На всякий случай обхватил руками живот и засеменил. Несколько человек проводили его взглядом, но барон успел куда — то исчезнуть. За углом горланила толпа. Даг легко просочился сквозь строй вельмож, но вместо нужника свернул к частоколу и запертым воротам усадьбы. На крышах всюду дежурили германские солдаты, бежать было некуда.
Казалось, про Дага все забыли. Северянин повернулся назад и наткнулся на злобные глазки отца Бруно. Очевидно, священнику приказали следить, но близко не подходить. Даг скорчил зверскую рожу и отвернулся. Но было поздно, его окликнули.
— Позвольте мне, монсеньор, — мягко подвинул товарища отец Поппо.
— Сегодня вы достойны любой просьбы, — почтительно откликнулся обладатель красных пуговиц. — Хотя мы оба нарушаем порядок. Этим заблудшим душам не помешает хотя бы месячное оглашение. Они смеются, когда слышат о непорочном зачатии…
— У нас нет времени на оглашение, ваше высокопреосвященство, — тихо, но твердо возразил отец Поппо. — Будьте же счастливы, если из сонма заблудших душ удастся спасти хотя бы одного этого мальчика. Позвольте, я проведу обряд в установленном порядке.
— Прошу вас, — вздохнул архиепископ. — Боюсь, что вы правы и… надеюсь, Христос видит наши тяготы.
Дрожа от стыда и горечи, Северянин влез в купель. К счастью, воды там плескалось по колено.
— Сын мой, желаешь ли ты добровольно очиститься от первородного греха и пройти таинство? — ласково спросил епископ.
— Угу.
Отец Поппо прошептал что — то и начертил Дагу на лбу крест. Бородачи в черных рясах запели противными голосами, закатив глаза. Отец Поппо заговорил нараспев на латыни, неожиданно красивым, рокочущим баритоном. Потом трижды окунул в воду большую оплавленную свечу, возвел глаза к небу и негромко скомандовал:
— Повторяй за мной, сын мой. Верую в Бога — Отца, творца небес и земли, и в сына его Единого, Иисуса Христа, Господа нашего, зачатого от духа Святого, родившегося от Девы Марии, принявшего страдания, распятого и погребенного при Понтии Пилате, в ад сошедшего, в третий день воскрешенного, что взошел на небесную твердь и сидит на престоле по правую руку от Отца всемогущего, и придет оттуда творить суд над живыми и мертвыми. Верую в духа святого, Святую вселенскую церковь, оставление грехов, воскрешение плоти и жизнь вечную. Амен…
Даг запнулся раз шесть, пока выговаривал труднодоступные слова, но епископа это не смутило. Он бодро запел литанию, торжественный напев подхватили священники, потом схватил ковш и трижды окатил Дага водой.
— Крещу тебя во имя Отца и Сына, и Святого Духа, — бодро повторял при этом клирик.
Было сыро, но вполне терпимо — Северянину случалось намного дольше барахтаться в холодных реках и в осеннем море. Гораздо хуже стало после купания. Дагу не позволили надеть штаны и куртку. Зачем — то надели белый балахон с дыркой для головы и сунули в руки горящую свечу.
«Я все вытерплю, — повторял про себя Даг. — Дядя Свейн терпел неполные крещения, и я вытерплю. Главное, чтобы об этом не узнал отец…»
С зажженной свечкой в зажатых ладонях, путаясь ногами в мешке, Даг присоединился к четверым таким же мокрым дружинникам Хакона. Похоже, все чувствовали себя неловко, друг на друга старались не смотреть. Предыдущие четверо, с заметным облегчением освобождаясь от рубищ, поскорее ныряли в кожаные штаны.
