Но в Гитлерюгенде и позже, в СС, он так и не почувствовал себя среди своих. Ощущение чуждости сохранялось всегда.
Завтра вечером отряд Вольфганга должен был соединиться с основным составом «Мертвой головы». В общем-то, добраться до них можно было и сегодня, «Totenkopf» расположилась буквально в четырех часах пути от деревни, но на свою беду, отряд Шварц-Кенига встретил в дороге десятерых эсэсовцев под командованием штурмфюрера Альберта Бонке, состоявшего в той же «Мертвой голове». Будучи выше по званию, Бонке взял на себя командование объединенным отрядом. А когда на пути встретилась русская деревня, каким-то чудом оставшаяся без внимания безжалостных солдат Рейха, штурмфюрер, ухмыляясь, заявил:
— Отлично! Время еще есть, так что можем поразвлечься с этими русскими свиньями!
Вольфганга передернуло от этих слов. Нет, он прекрасно понимал — война есть война, и знал, что пленным немцам у русских едва ли приходится слаще, чем советским военнопленным, но издевательства над беззащитными женщинами, детьми и стариками, как и все прочие «развлечения» захватчиков считал ниже своего достоинства. Кроме того, прекрасно осознавал недопустимость этих бесчеловечных зверств, да и вообще — по его мнению, подобный поступок унижал эсэсовца, да и любого воина в принципе.
Но на его возражение Бонке осклабился и поинтересовался:
— Это измена или бунт? Как трактовать неисполнение приказа?
Вольфганг заткнулся. Чего-чего, а таких неприятностей ему хотелось меньше всего.
Мало народу оказалось в захваченной деревне. Тридцать-тридцать пять человек, в основном — стариков и детей, и нескольких женщин — выстроили у стены какого-то сарая. Бонке несколько раз прошелся вдоль ряда пленных, насмехаясь над ними и выкрикивая оскорбления.
Стоя в стороне, обершарфюрер кусал губы в кровь, сгорая со стыда за начальника. Он не понимал, зачем Бонке издевается над пленными. Если надо расстрелять — то можно просто расстрелять! Зачем — так?
Тем временем люди Бонке отобрали по его указу семерых детей, от пяти до десяти лет. Сам штурмфюрер, бросив обеспокоенный взгляд в сторону Шварц-Кенига, отослал его на другой конец деревни с каким-то ерундовым поручением.
Возвращаясь, Вольфганг услышал жуткие детские крики боли. Он не хотел, не мог думать о том, что же сотворил Бонке, этот зверь в человечьем обличии, но…
Сквозь вопли детей прорвался горестный, отчаянный женский крик, который тут же был оборван несколькими сухими выстрелами.
Четыре девочки и три мальчика. Дети. Ни в чем не повинные дети. Не отвечающие ни за чьи грехи. Виновные лишь в том, что родились не в то время, не в том месте и не у тех родителей.
Прибитые толстыми гвоздями к стене дома.
На снегу перед ними — тело расстрелянной женщины, не выдержавшей издевательства над детьми, бросившейся к ним — и немедленно поплатившейся за это жизнью.
Бонке стоял в десяти метрах от шеренги пленных, держа в руках пистолет.
— Ну что, русские свиньи! Кто здесь еще смелый? Идите, спасайте своих отродий! Но любого, сдвинувшегося с места, я пристрелю самолично! Смотреть! Не отводить взгляд! Не отводить, я кому говорю, тварь!
Глухо кашлянул пистолет, и женщина с полумертвыми глазами осела на землю, коротко всхлипнув.
— О, вернулся! — поприветствовал Бонке Вольфганга. — А мы тут с ублюдками развлекаемся. Тебе тоже оставили! — по знаку штурмфюрера двое эсэсовцев выволокли из шеренги еще одного ребенка, черноглазую и черноволосую девочку-еврейку лет одиннадцати. Бонке наклонился, поднимая с земли молоток, и протянул его Шварц-Кенигу, после чего указал на стену, где между двумя детьми еще оставалось место.
Вольфганг смертельно побледнел, и отшатнулся. Только теперь он понял, что большая часть ужасов, которые рассказывали о некоторых офицерах «Totenkopf», да и других дивизий — чистая правда. За три года в СС он ни разу не сталкивался с подобным лично — наверное, везло. И сейчас, видя перед собой… нет, не зверей — жутких чудовищ, по какому-то недосмотру притворившихся людьми — Вольфганг неожиданно понял, что лучше умрет, чем станет таким же.
— Нет, — негромко, но четко проговорил он, глядя Бонке в глаза.
— Что ты сказал?
— Я не буду этого делать. Если жители деревни должны быть расстреляны — я их расстреляю. Мы на войне. Но просто так мучить детей…
— Молчать! — взревел штурмфюрер. — Это что, бунт?
Взгляд Шварц-Кенига на миг упал на маленькую еврейку. В темных глазах ребенка отражался сумасшедший, едва контролируемый ужас, но лицо ее оставалось спокойным. Она понимала, что ее ждет, но не плакала, не просила пощады, и, похоже, готова была умереть, так и не порадовав мучителей ни единым криком.
И глазах девочки Вольфганг неожиданно увидел себя самого. Такого, каким он еще был, и, тут же — каким он станет, подчинившись сейчас приказу.
— Да. Это бунт, — спокойно проговорил он.
На душе мгновенно стало спокойно. Слова были сказаны, назад дороги не было — и от понимания этого Вольфганг почему-то ощутил себя очень умиротворенно и спокойно.
Бонке несколько секунд молчал, борясь с приступом неконтролируемой ярости, а потом тихо осведомился:
— Партайгеноссе, вы отдаете себе отчет в своих действиях? Еще не поздно сослаться на временное помрачение рассудка.
— Нет. Я осознаю, что я делаю, и почему я это делаю. Я не буду выполнять приказ.
Дуло пистолета в руках Бонке медленно поднялось, и уперлось в грудь Шварц-Кенига.
— В таком случае, вы будете наказаны. А сейчас, как стоящий выше по званию, я отдаю вам приказ расстрелять пленных, и, заодно — получить шанс на искупление своего преступления, — пистолет провернулся в руках штурмфюрера, и Бонке рукоятью вперед протянул его Вольфгангу. — Расстреляйте пленных. Начиная с этого старика.
В первую секунду он не понял, в чем дело. Потом до него дошло.
Бонке продолжал развлекаться. Вместо того, чтобы тут же расстрелять посмевшего ослушаться его эсэсовца, он хотел заставить этого эсэсовца стать таким же, как он сам. Не получилось сразу — что же, тогда можно попробовать поэтапно.
Пальцы Вольфганга медленно сомкнулись на рукояти «Люгера». Он знал, что делать.
«Люгер» — хороший пистолет. Большой наклон рукояти иногда приводит к затруднениям при смене магазина, зато благодаря этому наклону повышается точность при стрельбе навскидку.
Вольфгангу не требовалось перезаряжать пистолет. Он знал, что Бонке сделал только один выстрел после перезарядки — когда Вольф заходил на площадь, штурмфюрер как раз сменил магазин. После этого он только выстрелил в живот женщине. Магазин восьмизарядный — значит, осталось семь патронов.
