Сбросив со спины рюкзак, он нашарил в нем упаковку батареек и принялся зубами сдирать с нее целлофановую обертку, ругая себя за то, что не догадался сделать это час назад, чтобы заранее подготовиться. На секунду замерев, он прислушался, вообразив, что различает тихий скрип шагов в тоннеле за спиной. Он принялся лихорадочно ощупывать батарейки, отыскивая выступы на их концах. Пружина и лампочка вывалились из фонарика, упали и покатились по бетону, без сомнения направляясь к журчащему в шести футах в стороне по дну трубы ручью. Уильям опустился на колени и принялся шарить в темноте, содрогаясь от нарастающего ужаса и напряженного предчувствия чужой руки на спине. Отыскав принадлежности фонаря и зажав их в левой руке вместе со свежими батарейками, он широко, по дуге, взмахнул правой рукой с зажатым в ней цилиндрическим корпусом фонаря, выбросив иссякшие батарейки в тоннель. Втискивая свежую перемену батарей в фонарик, он напряженно прислушивался, силясь разобрать звуки шагов. Навинтив колпачок, щелкнул выключателем и, повернувшись, осветил тоннель. Он был один. Вокруг никого не было, всему виной было его воображение. Он закинул за плечи рюкзак и двинулся вперед, по-прежнему сжимая в руке нож, и только теперь вспомнил о фонарике-карандаше в рюкзаке. Он запаниковал. Растерялся. Нужно взять себя в руки и все хорошенько обдумать.
Примерно каждые сто футов или около того он проходил через пересечение тоннелей, стараясь держаться подальше от темных разверстых зевов справа и слева, даже если для этого ему приходилось шлепать по воде. Он методично светил фонариком в одну и в другую сторону, просто чтобы проверить, не притаился ли там кто-нибудь. И когда, подойдя к очередному перекрестку, Уильям повернулся и привычным движением направил фонарь в сторону — доктор стоял там, довольно далеко за следующим пересечением, но это несомненно был Фростикос. Определенно не плод сбитого с толку и измученного темнотой воображения. Уильяму даже не пришлось щипать себя. У него просто не было на это времени. Он сорвался с места как ужаленный и, забыв о всех планах рукопашной с Фростикосом, о том, как хотел успокоиться и взять себя в руки, бросился наутек.
Он был для них попросту игрушкой — мышью в чулане. Они устроили на него охоту для собственного развлечения. И то, что теперь он об этом знает, дела совершенно не меняло. Он бежал и бежал вперед, точно обезумев. Надежда на то, что ему позволят добраться до цели, теперь испарилась. Его хотят загнать, заставить сдаться. Каким образом Фростикос ухитрился его обойти? Проскользнул мимо в темноте, пока он возился с батарейками? Гадать было бесполезно. Но доктор стоял там, в перпендикулярном тоннеле, это точно был он.
Но бежать вечно нельзя. До спуска батисферы на воду осталось несколько часов. Сколько еще ему, гонимому то появляющимся, то исчезающим Фростикосом, будет позволено бежать через темные тоннели, как в кошмаре? Вообразить себе это было невозможно — сама идея была неестественной. Рано или поздно они должны будут столкнуться нос к носу. Фростикос хочет его уничтожить. Это было ясно как день. Но доктор алчен, и это может его подвести. Фростикос, это отвратительное, самодовольное чудовище, видит себя своеобразным художником — это его идея-фикс — и длит действо, страстно желая придать ему вид эпический, утонченный. Нужно столкнуть его лицом к лицу с зеркалом. Пускай увидит в нем морду обезьяны.
Чувствуя, что его легкие сжигает безжалостное пламя, Уильям продолжал бежать, не в силах заставить себя остановиться. Светить далеко вперед смысла не было; это ничего не даст. Фростикос мог высунуться откуда угодно. Он был вездесущ. Но ничего удивительного в этом не было. Вопрос решался просто: как только доктор узнал от водителя такси, куда Уильям держит путь, он получил свободу действий — по своему усмотрению он мог время от времени выбираться из подземелья на поверхность, мог проехать несколько миль на такси до Готорна, спуститься вниз и дождаться Уильяма, мелькнуть на его пути и снова выбраться на поверхность. Но наступит момент (возможно, это произойдет, когда в решетки стоков заглянет первый тусклый уличный свет), и доктор решит прекратить игру, нанесет молниеносный удар, и тогда никто в просыпающемся внешнем мире даже не услышит криков Уильяма Гастингса.
Он перешел на быструю ходьбу, понукая себя и заставляя переставлять ноги и двигаться вперед, держа фонарь зажженным, но освещая им только пол трубы в нескольких футах впереди. Он хрипло дышал и то и дело заходился в кашле, наконец решительно остановился, развязал рюкзак, вытащил флягу и долго пил. Пошарив в рюкзаке, он отыскал яблоко. Несколько секунд он раздумывал, что будет, если он не пойдет дальше, а устроит здесь привал, прямо сейчас — перекусит, почитает Пен-Сне, посидит и немного отдохнет. Что сделает в таком случае Фростикос? Сейчас, скорее всего, доктор уже где-нибудь впереди — может, в сотне ярдов, а может быть, и в целой миле. Возможно, Фростикос решил передохнуть у Винчелла, выпить чашечку кофе и съесть пончик, посмеиваясь про себя и вспоминая, как растерянный и испуганный Уильям зайцем мчался по канализационным тоннелям. Что будет, если Уильям решит не следовать больше предназначенной ему роли?
Сам не зная почему, он не мог представить себе, что Фростикос отступится — вернется домой и, например, ляжет в постель. И, конечно, доктор не стал бы рисковать, оставляя его внизу в полном одиночестве — Уильям мог выбраться наружу, запросто пройти несколько кварталов по пустынным улицам, а потом снова спуститься вниз. Внезапно он совершенно отчетливо понял, что все это время кто-то должен был идти за ним по пятам и следить. Выходит, эти шаги в темноте за спиной ему действительно не почудились. Но кто это? Ямото? Уильям хищно улыбнулся. Ну конечно.
С ловкостью заправского шерифа он вскинул фонарик и как револьвер направил его в глубину тоннеля. Ничего — только безмолвная темнота. Никаких белых брюк, которые он ожидал увидеть. Насколько бьет его фонарик — на сорок футов? Может, и того меньше. Запустив огрызком яблока в противоположную стену, Уильям поднялся. Он чувствовал себя ужасно разбитым и усталым, а после такого краткого отдыха — особенно.
Прошагав пятьдесят футов, он снова неожиданно повернулся и осветил фонарем трубу позади — снова никого. Впереди труба разделялась, и ответвление меньшего диаметра уходило направо. Внезапно у него появилась уверенность в том, что Фростикос ждет его именно там — залег в засаде, наверно. А может быть, это именно он, доктор, бежал за ним все эти часы, как ищейка, дико выпучив глаза, оскалив зубы, двигаясь неестественно быстро. Уильям мог представить себе это очень живо. Он чуял близость врага. Оставалось десять футов.
