Так что его вполне можно простить, когда он решил, что женщина, внезапно появившаяся в дверях его закутка, была приведением, которое пришло объявить ему о вечности.
— Сохраняй и зашищай, — пробормотал он, конец молитвы друидов, первые слова которой он забыл.
Уперевшись пятками в матрац, Руари толкнул себя назад, но его ноги были слишком слабы, а стены красно-желтого дома Павека были сделаны из обожженных кирпичей, а не сплетены из камышей, как стены его хижины в Квирайте. Смертельный ужас охватил Руари, когда она подошла к койке и положила удивительно теплую — для мертвых — руку ему на бедра.
Ужас был не тем, с чем пропитанный вином желудок Руари мог сейчас справиться. Он сделал отчаянный боковой выпад.
Смерть подхватила его прежде, чем он грохнулся на пол.
— Ты не должен пить так много, — упрекнула она его.
Смерть пригладила его мокрые волосы за ушами — жест, который Руари не оценил. Предполагалось, что уши должны быть одинаковы, но у него они не были. Одно из было более острое, более эльфийское, чем другое. Он попытался скрыть этот дефект; но она схватила его руку прежде, чем он схватил свои волосы.
— Расслабься, — сказала она, поднимая его руку. — Так ты почувствуешь себя лучше. — Она прижала свои губы к костяшкам его пальцев.
Очень теплые губы.
Очень теплые и расслабляющие губы.
Руари почувствовал себя легче, чем мгновение назад. Живот стал поспокойнее, комната больше не угрожала закрутиться, как бешенная, вперед или назад. Он запротестовал, когда она освободила его, но она сделала это только для того, чтобы расшнуровать свою сорочку. Он увидел серые круги вокруг ее щиколоток, открывающие мягкие линии, которые светились в лунном свете.
Руари встал на колени, легко балансируя на узловатом матраце. Когда он приветствовал ее, в его движениях не осталось и следа от пьяной неустойчивости.
— Если ты не смерть, — прошептал он ей в ухо, — то кто ты?
— Шшш-ш, — ответила она, заключая его в свои объятия.
Обхватив друг друга, они нырнули в объятия кровати.
Спустя какое-то время Руари показалось, что он летит высоко над городом.
* * *
Павек и не пытался заснуть, даже не пошел в кровать. После того, как пробил полночный колокол, и все его домочадцы наконец уснули, он взял лампу и ящичек со свитками Хаману, и отправился в атриум. Сев там, где сидел король Урика, замаскированный под юношу, Павек очистил место на заставленном едой столе и развернул свитки пергамента.
Отложив в сторону те, которые он уже читал, он начал с размашисто исписанных листов пергамента, о которых король сказал, что они содержат правду. Останавливаясь только для того, чтобы долить масло в лампу, когда ее свет начинал мигать, он прочитал, как Ману стал Доблестным Воином и как этот Доблестный Воин очистил Атхас от троллей. Воздух стал холодным и восточный горизонт начал слегка розоветь, когда Павек дошел до последних слов: ответственность за геноцид пала именно на меня, Хаману. Его сердце стало еще холоднее.
Не так давно, когда он перевязал руку Короля-Льва, Хаману сказал ему, что никакой смертный не может даже представить себе его внутренний мир и, тем более, осудить его. Когда он свернул последний лист пергамента и положил его в ящичек, Павек попытался сделать как то, так и другое, и не сумел. Он не смог представить себе силы, которые преобразовали молодого человека, почти мальчика, пришедшего вечером в его дом, в могущественного Доблестного Воина, который стоял и молчаливо смотрел, как последние тролли не говоря ни единого слов шли к смерти. И более того, он не мог вообразить, как этот мужчина — несмотря на листы пергамента Павек продолжал думать о Льве Урика как о мужчине, и даже больше, чем раньше — не сошел с ума.
А не зная этого, и не будучи абсолютно уверен, что Хаману нормален — по меньшей мере в том смысле, в каком смертные считают мужчину нормальным — Павек не мог судить своего короля, своего повелителя и — Прихоть Льва — своего друга. Он с полной уверенность мог судить о Раджаате, который был большим злом, чем все Доблестные Воины вместе взятые, но у него не было ни малейшего основания для осуждения Хаману.
Урик, гордость Хаману, был жестоким городом в жестоком мире. Никто не знал его оборотную сторону лучше, чем Павек, бывший темплар низкого ранга. Жизнь в Квирайте, единственном другом месте, в котором жил Павек, была намного более приятной. Но что из того, что жители крошечной деревушки по ту сторону соленой пустыни создали место получше? Павек без колебаний называл Телами хорошей женщиной, но Телами могла быть жестокой, как Король-Лев, когда она решала стать такой, да и она сама была возлюбленной и другом Хаману когда-то в прошлом. Телами, кстати, без колебаний пригласила Хаману в теневой мир, в котором живут аватары стража.
Восточное небо стало намного ярче, чем западное, когда Павек запечатал ящичек и встал на ноги. Золотой медальон стукнул ему по груди. Он достал его и внимательно осмотрел грозного льва, выгравированного на блестящей поверхности. Пока он носит медальон, все равно золотой или дешевый керамический, Павек остается темпларом. А темплар подчиняется своему королю и оставляет всякие суды стражу.
С лампой в руке Павек пошел из комнаты в комнату, поднимая друидов Квирайта, которых он просил присоединиться к нему у башни южных ворот. Уже дважды ему удавалось разбудить стража Урика и поднять его на поверхность из глубин Атхаса, чтобы защищать и сохранять. Хаману верил, что страж города может одолеть даже дракона Раджаата. Однако прочитав листы пергамента Павек стал намного меньше верить в это. В друидстве он был новичок, и его веру поддерживала только преданность городу и преданность Королю-Льву. Он попытается оправдать доверие Льва, но в любом случае не хочет стоять один на южной башне, когда появится Дракон Урика.
Семь из восьми друидов проснулись, когда Павек пришел их будить. Но заляпаная вином и плохо пахнувшая одежда Руари была брошена в беспорядке за дверью его комнаты. Учитывая как то, сколько хлипкий полуэльф выпил вчера вечером, так и то, что он был совершенно непривычен к вину и не знал его опасностей, Павек ожидал найти своего трудного юного друга свернутым клубочком на полу, не в состоянии ни встать, ни сесть. Вместо этого, когда он открыл дверь, лампа осветила совершенно пустую комнату.
Все белье на кровати было скомканно и растрепано. Изящные решетчатые ставни на окне не были открыты, они просто исчезли. А на полу рядом с койкой Руари валялась женская ночная рубашка.
Сунув руку в вырез своей рубашки и ухватившись за золотую цепочку медальона под ней, Павек выкрикнул имя Руари; ответа не было. Он перегнулся через высокий подоконник и выглянул наружу, внимательно вглядываясь в темный переулок двумя этажами ниже.
