что разорвало ей грудь, и словно огненная птица, она пробилась сквозь камни на белый свет — на белый дневной свет, который тусклым отсветом проникал в ее темную комнату.
Проснувшись — на этот раз по-настоящему — она села на постели, чувствуя, что от кошмарных снов вся измотана, а рассудок ее как бы затуманен. Она надела платье и направилась к бочке во внутреннем дворике Малого Дома. Она погрузила в ледяную воду руки, потом окунула в нее лицо, всю голову — и повторяла это до тех пор, пока тело не задрожало от холода, а кровь быстрее побежала по жилам. Потом, откинув назад волосы, с которых ручьем текла вода, она выпрямилась и поглядела вверх, в утреннее небо.
Солнце взошло совсем недавно, и начинался чудесный зимний день. Чуть желтоватое небо было очень ясным и чистым. Высоко-высоко кружила какая-то птица: не то ястреб, не то пустынный орел; в лучах восходящего солнца она казалась золотым пятнышком.
— Я — Тенар, — негромко проговорила она вслух и вздрогнула от холода, страха и ликования, которое испытывала просто от того, что была в столь ранний час под этим огромным, открытым, промытым солнцем небом. — Я вернула себе имя. Меня зовут Тенар!
Золотое пятнышко, изменив направление полета, направилось на запад, к горам, и там пропало из виду. Свет зари позолотил кровлю Малого Дома. Где-то внизу, в овчарне, звякнули бубенчики. Слабый, но свежий ветерок принес с кухни запах древесного дыма и горячей гречневой каши.
— До чего же я проголодалась… Но как он узнал? Откуда он мог узнать мое имя?… Ой, как хочется поскорее в трапезную… я так хочу есть…
И, набросив на себя плащ с капюшоном, она побежала в трапезную, где вот-вот должен был начаться завтрак.
Поев по-настоящему после трех дней полупоста, она почувствовала себя твердо и надежно, как корабль, который для большей устойчивости загрузили балластом. После завтрака она обрела такую уверенность в себе, что почувствовала, как запросто сладит с Коссиль.
Случайно, а может, и нет, из трапезной Большого Дома она вышла вместе с высокой, кряжистой женщиной и, не придумав ничего лучшего, что можно сказать, произнесла негромко:
— С грабителем покончено!.. Какой нынче чудесный день!
Из-под черного капюшона на нее искоса глянули холодные серые глаза.
— Я-то считала, что после человеческого жертвоприношения Жрице подобает в течение трех дней воздерживаться от пищи, — бесстрастно произнесла Коссиль.
Да, ей следовало поститься. Арха совсем забыла о правиле, и по ее лицу было видно, что она действительно забыла.
— Может быть, он еще не мертвый, — сказала она наконец, тщетно стараясь сохранить тот безразличный тон, который так легко удался ей мгновение назад. — Он похоронен заживо. Под Могилами. В гробу. Там, наверно, проходит немного воздуху, ведь гроб не просмоленный — он деревянный и со щелями. Так что смерть его должна происходить медленно, постепенно. Наверно, он сейчас еще не мертв, а только умирает. Когда я узнаю, что он совсем мертвый, вот тогда и начну поститься.
— А как ты об этом узнаешь?
Вспыхнув, она какое-то время не знала, что ответить.
— Узнаю, — сказала она. — Мои Господа сообщат мне об этом.
— Понятно. Где его могила?
— В Подмогилье. Я приказала Манану вырыть ее прямо под Гладким Камнем.
Она чувствовала, что не следует отвечать так поспешно и вдобавок этим дурацким тоном, будто она старается кого-то задобрить. Когда она с Коссиль, ей как Первой Жрице подобает помнить про свой сан и блюсти достоинство.
— Живой, в деревянном гробу… — недоверчиво протянула Коссиль. — Это очень рискованно, госпожа моя, когда имеешь дело с чародеем. Ты уверена, что рот у него заткнут кляпом так, что ему не произнести наговора и не напустить чар? А руки у него связаны? Даже если им отрезать язык, они и тогда сумеют сплести чары мановением пальца…
— Да какое там у него колдовство! — Она сказала это довольно громко. Рядом шли Пенте, еще две девушки, Дуби и жрица Меббет, и все они могли услышать эти слова. Девушки прислушались, и Коссиль увидела это.
— Все, что происходит здесь, касается меня, госпожа, — четко и холодно сказала она. — Ибо я служу моему господину. Божественному Королю, Бессмертному Мужу, а его касается все, что происходит в его владениях. Королю должно быть ведомо все, даже то, что творится в подземельях и сердцах людей, и я обо всем должна докладывать, ибо нет такой силы, что воспретила бы войти ему всюду, ему и мне, его служанке.
— Я могу воспретить. Никто, кроме меня, не смеет вступать в Могилы, ибо это воспрещено Безымянными. А они были до твоего Божественного Короля и пребудут вечно, а про него скоро никто не вспомнит. Поэтому говори потише, Жрица. Смотри, не накликай на себя их отмщения. Безымянные проникнут в твои сны, они проникнут в самые потаенные глубины твоего ума и памяти, и ты станешь безумной!
Глаза Архи ослепительно сверкали. Коссиль откинула голову назад, вглубь черного капюшона, и ее лица не было видно. Пенте и другие девушки наблюдали за ними, испуганные и зачарованные.
— Где им! — негромко, но с явственной угрозой прошипела из глубины капюшона Коссиль. — Они стары. Им давно уже нигде не поклоняются: ни в одном храме, кроме нашего. Их сила выдохлась. Ее больше нет. Они — всего лишь тени. У них нет больше власти. Поэтому не старайся запугать меня, Поглощенная. Ты — Первая Жрица, но можешь оказаться и последней. Одурачить меня тебе не под силу. Я вижу, что у тебя в душе. Темнота ничего от меня не скроет. Берегись, Арха!
Она повернулась и пошла прочь нарочито грузной походкой, давя тяжелыми ногами в сандалиях траву, усеянную белыми звездочками инея. Она шла к белым колоннам Храма Божественного Короля.
Арха, высокая и стройная, стояла перед парадной дверью Большого Дома, как примерзшая к земле. Никто не тронулся с места, ничто не шевелилось, все было неподвижно в огромном пространстве, вмещавшем в себя двор, храмы, холм, пустынную равнину и горы — все, кроме Коссиль.
— Возможно, Темные уже начинают пожирать твою душу, Коссиль! — выкрикнула Арха, и в голосе послышался ястребиный клекот.
Затем, воздев вверх руку и обратив ее ладонью в сторону удаляющейся фигуры, она в тот самый момент, когда Коссиль ступила на порог своего Храма, швырнула ей в спину самые страшные проклятия. Коссиль пошатнулась, но не остановилась
