Сегодня все изменилось.
Сначала в Номмус пришли всадники — драгуны, стрелки, саперы и артиллеристы — остатки войска у Грация разномастные. Первым делом они выслали несколько патрулей в сторону Тропы — надо срочно перекрыть ее густой сетью: пусть дожидаются подхода прытких беглецов. Затем занялись обустройством лагеря. Выбрали на окраине подходящий дом — бывшую гостиницу для паломников. Двор обнесен высокой изгородью из камней, скрепленных глинистым раствором, — это не помешает в случае нападения. Крыша провалилась, но пол на втором этаже уцелел — лиственничные плахи могут прослужить не один век. Солдат у советника осталось немного: места хватит для всех. Особенно порадовала кухня с работоспособной печью — бойцы тут же занялись приготовлением горячего обеда.
Настроение их резко повысилось после того, как вернулся один из дозоров. Вернулся не с пустыми руками — они притащили пленников: мальчишку и омра. Никто не сомневался, что это именно те, кого так давно разыскивают, но для порядка привели Энниля — ведь в первоначальном приказе было сказано, что ребенка надо первым делом показать светлому жрецу. Для чего? А кто его знает — ни солдатам, ни офицерам этого не объясняли.
Энниль не подвел: когда ему попытались втолковать, что он должен осмотреть мальчика, — надо ведь убедиться в чем-то известном только ему, — светлый жрец захохотал, будто стая шакалов при виде дохлого слона, окончательно убедив окружающих в своем полном безумии.
Хотя вряд ли в этом кто-то сомневался.
* * *
Мальчик, присев возле омра, с помощью куска ткани, оторванного от рубахи, смывал кровь с его лица. Воды в этой комнатушке хватало — потолок протекал, и после непрерывных дождей последних дней по углам поблескивали немаленькие лужи. Солдаты забили оконный проем досками, но сумрак ученику не мешал — его кошачьи глаза видели в нем прекрасно.
Ххот молчать не любил и даже в этой плачевной ситуации не стал до такого опускаться:
— Малец, ухо мне левое прочисти. Его кровью залило сильно — надо бы сразу это поправить. Потом засохнет, и буду я почти глухим — знаешь, как трудно выколупывать засохшую кровь? Слушай, а откуда здесь все это?
— Что? — не понял мальчик.
— Ну, дома все эти. Я дворцы целые видел вдали — даже стекла остались цветные в окнах. И храмы каменные. И вообще все каменное. Вокруг на сотню миль пара нищих деревенек, а тут — целый город красивый.
— И когда ты все это успел разглядеть?
— Ну, когда меня солдаты избивали, надо же было чем-нибудь заниматься? Вот и любовался здешними видами.
— Мне казалось, что ты потерял сознание еще там, у реки, когда прикладом тебе лоб разбили. После этого солдаты тебя по земле волокли.
— Так это я просто притворялся, чтобы свои сапоги не топтать лишний раз. Да и знаю из личного опыта: если делаешь вид, что вырубился всерьез, бьют уже не в охотку, а так — из ритуальных соображений. Без лишнего рвения. А для шкуры это полезнее. Эх… не будь с ними жреческих гадов, вообще бы не взяли — тем глаз никак не отвести. Ну, так где это мы?
— Ты меня удивляешь — на тебе живого места нет, а все такой же любопытный.
— Да за меня даже не думай переживать: на омрах все на лету заживает. Помнишь, мне руку в Скрамсоне подпортило? Розовый рубец остался — заросло все на глазах. А дырка в ноге? Тоже затянулась — только кость немного ноет, когда вниз подолгу идти приходится или приседать резко. И все это завтра тоже только чесаться будет — не сомневайся. Южане — слабаки: они бьют, будто девка ласкает. Не веришь? Ну, может, ребра поноют подольше — крепко им досталось, не спорю. А остальное — ерунда, кости омра покрепче винтовочного приклада. Да ты и сам такой же, как я, — забыл уже, как загибался от той болячки в Скрамсоне? Но при этом шел своими ногами, хотя горел так, что от тебя можно было факелы поджигать. Я ведь за тобой наблюдал — нормальный ребенок не протянул бы и часа, а ты продолжал шевелиться. И на ноги в лагере министра поднялся сразу — другой бы недели две пластом отлеживался. В тебе, наверное, все же есть кровь омров. Хотя и сомнительно — мой народ крепок, но не сказать, чтобы очень уж красив. Кривоногие мы, широкомордые, глаза бычьи, а плечи такие, что в двери только боком проходим. А ты вон строен как березка, лицо тонкое, глаза, будто два кусочка неба: юбку напяль на тебя — за девчонку сойдешь. Хлипкий с виду, а на деле крепкий, будто сталь. Слушай! А может, ты вроде здешней нежити и на Тропе силы твои удесятеряются? Вот и пришлось болячке убираться, когда мы тот туннель нашли. Признайся, ты тем лесным упырям родня? Да шучу я, шучу! Но в шутках и правда бывает — не забывай. Есть в тебе странности: выздоровление чудесное, и с мертвяками ты дело решил парой слов. Нечисто с тобой что-то… Будь ты потолще, я бы тебя точно принял за принца Аттора — императорская кровь многое может объяснить. Или…
Осекшись на полуслове, омр приподнялся на локтях, уставился на мальчика с огромным изумлением. Тот, поправив выбившуюся прядь неровно обрезанных волос, поинтересовался:
— Ну и чего вытаращился? Ложись — ты мне мешаешь заниматься ушибами и ссадинами.
Ххот, довольно оскалившись, подчинился просьбе мальчика, при этом загадочным голосом сообщив:
— Если мы из этой передряги выберемся, надо будет поискать хорошего лекаря.
— Да, врач тебе точно не помешает.
— Да нет: я уши хочу себе обрезать и ослиные на их место пришить. Заслужил.
— Наконец-то сам понял, что дурак?
— Ага.
— Поздравляю.
— Спасибо. Это ж надо — ответ перед глазами всю дорогу был, а я его не замечал. Сумрак помог сейчас, и взгляд на профиль твой — знаменитый у тебя профиль, особенно в потемках: глаза ведь тяжело отвести при тусклом свете. Доводилось такой видать — в храмах у статуй и барельефов. Догадываешься, небось, о чем я? И в голове у меня сразу все сошлось. Вообще все.
— Ты это о чем?
— Я знаю, кто ты.
— Уверен? — с иронией уточнил мальчик.
— Если хочешь — поклянусь святым навозом. Уж извини за грубость, — мы, омры, народ прямолинейный. А я к тому же еще и солдат.
— Мне и не такие клятвы слышать приходилось. Рад, что узнал меня?
— Не то слово — просто дико счастлив и при этом очень оторопел, что для меня необычно. Даже не знаю, как себя теперь вести с тобой.
— А я знаю: прекрати дергать головой! Я попытаюсь вернуть на место кусок кожи, что прикладом снесло, — он к волосам прилип. Ох, и голова у тебя — другой бы травму черепа заработал!
— Кому скажи — не поверят…
— Ты о своей прочной голове?
— Нет, я о том, что никто не поверит, когда буду рассказывать, кто мне морду обрабатывал грязной тряпкой и водой из лужи.
