– Я отпускаю ее, – сказала Айхия, обращаясь к Буйволу.
– Да, да, – кивнул он. – Для того мы ее и принесли. Выпускай, пока старик не видит… Хотя нет!
Девушка выпрямилась, вновь прижала руку к груди.
– Что?
– Дай я сам ее отпущу.
Буйвол из рук Айхии взял мышь, поднес к лицу, посмотрел в черные бусинки глаз. Малыш поморщился – он не любил грызунов. Не то чтобы боялся, нет, просто была у него к ним какая-то неприязнь. Отвращение.
– Вот, – сказал Буйвол. – Твой новый дом. Здесь грязно, так что еду всегда можно будет найти. И кошки тут нет. Ее съели… – Он присел на корточки, опустил руку, разжал кулак. Мышь какое-то время лежала на его ладони не двигаясь, и Буйвол испугался, что невзначай ее придушил.
– Ну же!
Малыш хмыкнул, подумав, что все-таки друг очень сильно изменился за время, пока они не виделись. Одиночество что-то с ним сделало, то ли надломило в нем что-то где-то, то ли, напротив, укрепило. Неясно пока, к лучшему эти изменения, или же к худшему.
Время покажет…
Мышь ожила. Она скатилась с ладони Буйвола, широким полукругом обежала комнату и скрылась в самом темном углу.
– Ну вот, – выдохнул Буйвол. – Теперь, вроде бы, ничто меня здесь не держит.
Ночью их всех мучили кошмары.
Айхия вновь видела полыхающую деревню, пылающие дома и мечущихся людей. Летели стрелы, шипя, словно змеи. Ревел горящий заживо скот. Отовсюду неслось – «Меченый!». Совсем рядом прятались во мраке безликие тени. И сколько их там – не разобрать…
Хатук снова шел через перевал, тащил на себе Шалроя. Пастух едва переставлял ноги и требовал, чтобы его оставили, бросили прямо здесь. За спиной Айхия, плача, уговаривала обессилевшего Кахима не останавливаться. Выл ветер, стегал позёмкой лица. Красное солнце опускалось за край вздыбившейся земли, и где-то далеко позади пробивались через сугробы преследователи – серые тени – словно стая волков. Сколько их – не разглядеть…
Малышу чудилось, что он окружен неведомыми врагами. В густом тумане двигались их фигуры, он стрелял в них, но промахивался. Колчан стремительно пустел, а он всё промахивался и промахивался. И всё больше становилось врагов – сколько их там – не сосчитать…
Буйвол видел ненавистный сон. Он стоял на коленях, не имея возможности пошевелиться, и ходила кругами во мгле безобразная тень, ползала, словно паук по своей паутине. Одна единственная тень, но тысячеликая, многоголосая. И звенел издевательский девичий смех…
А старому Теку снилось, что дом его вновь опустел, и он тихо плакал, понимая, что никому больше не нужен…
Они ушли с крестьянским обозом.
Было раннее утро, тусклое и морозное. Под полозьями саней скрипел, взвизгивал снег. Укрытые задубевшими попонами лошади выдыхали пар. Бряцало заиндевевшее железо упряжи. С хомутов и оглоблей сыпался иней.
Деревня еще спала. Лишь несколько человек вышли проводить обоз, в основном женщины – жёны и матери. На ступенях своего дома стоял глухой Тек, полураздетый, с непокрытой головой, и махал рукой вслед уходящим постояльцам. Он говорил что-то, шевелил губами, но никто его не слышал. И никто не видел, как на его небритых вялых щеках обжигающие слезы превращаются в ледяные шарики.
Рассвело.
Сани мягко скользили по накатанной дороге. Лошади бежали резво без понуканий, возницы дремали, опустив кнуты, кутаясь в шубы, пряча носы и щеки в поднятых воротниках.
– Почему вы искали именно нас? – спросил Буйвол. – Почему не наняли других бойцов?
– У них не было денег, – объяснил очевидное Малыш.
– Да, – согласилась Айхия. – Денег у нас не было, но не потому именно вас мы искали.
– Вот как? – хмыкнул Малыш.
– Когда я разговаривала с самым главным монахом…
– Его зовут Суайох, – напомнил Хатук.
– …и рассказывала обо всем, с нами приключившимся, он, услышав ваши имена, сказал, что знаком с вами. И это он посоветовал найти вас, чтобы просить о помощи. Никакие другие воины, сказал он, в храм не войдут.
– Проклятый монах! – процедил сквозь зубы Буйвол.
– Но я и сама, – торопливо добавила девушка, – хотела найти вас… – Она заглянула Буйволу в глаза. – Я хотела снова вас увидеть… Увидеть тебя…
Хатук раскашлялся, отвернувшись в сторону. Малыш усмехнулся, похлопал паренька по спине.
Было скучно.
Однообразно тянулась ровная дорога. Проплывали мимо заснеженные перелески, отступали назад, им на смену приходили другие – точно такие же. Скакали по снегу серые белки, оставляя за собой ниточки следов. Иногда из-за сугробов выпрыгивал заяц, бежал с обозом наперегонки, потом вилял в сторону и исчезал. Изредка можно было увидеть лисиц – эти держались от людей подальше, заслышав шум, торопились скрыться в кустах.
Одно только солнце стояло на месте.
Долгому дню не было конца.
Глухой Тек сидел перед печью, свесив руки. Он смотрел в огонь, и пытался вспомнить, как трещат, сгорая, дрова.
Он многое позабыл. Позабыл, как шумит лес в бурю, как плещет на речных перекатах вода, как стучит в окна дождь, как скрипят ступени крыльца под ногами гостей.
У старика не было родственников. Кто-то умер, кто-то уехал далеко и навсегда – все равно что умер, а кто-то просто исчез. Редко-редко заглядывали к нему соседи: проверяли, все ли в порядке. Иногда заходили знакомые старики – он еще помнил их, и они вспоминали о нем. Он кивал, когда они что-то ему говорили, улыбался, но ничего не слышал – их старческие голоса были подобны шуму листвы, плеску воды, шелесту дождя.
Он не помнил их голосов.
И они уходили, на прощание немо шевеля губами.
Порой он все-таки что-то слышал. Вздрагивал, вздергивал голову, оглядывался, пытаясь понять, откуда донесся шум. Встревоженно выглядывал в окно. Если ничего там не видел, выходил на улицу.
Возможно, ему чудились эти звуки.
А быть может, он слышал нечто, недоступное остальным.
Он не знал.
Иногда на улице к нему подкрадывались со спины дети, кричали на ухо что-нибудь, заливались смехом, убегали. И он радовался их веселью. Радовался тому, что еще что-то слышит. Что-то помнит…
За окнами только еще вечерело, а в комнате было уже совершенно темно. Лишь перед самой печью лежало на полу светящееся алое пятно, словно лужа света. И пылало лицо старика.
Он вдруг уловил какое-то движение на периферии зрения. Показалось, что во тьме рядом ходит кругами безликая тень. Он вздрогнул, резко повернул голову.
Из угла таращились на него с пола блестящие бусинки любопытных глаз.
Старик осторожно приподнялся, стараясь не спугнуть гостью. С шестка, где у него сушились сухари, взял двумя пальцами жесткую колючую крошку. Опустился на колени, медленно протянул руку. Сказал, не слыша себя, но помня, как должны звучать эти слова:
