Где мое беспечное паладинство, когда несся на арбогастре, догоняя ветер, а нас обгонял веселый Бобик? А теперь их обоих почти не вижу…
Сэр Жерар то и дело заносит указы и распоряжения на подпись, половину бракую и пишу свои формулировки, сэр Жерар ахает, но я свиреп и зол, наконец он осмелился поинтересоваться:
— Чем вы так недовольны, ваша светлость?
Я с неохотой посмотрел в его честное лицо.
— Знаете, сэр Жерар, я как-то незаметно начал сползать в мир.
— Простите, ваша светлость…
— В мирские слабости, — пояснил я.
Он посмотрел удивленно.
— Но… сэр Ричард, вы же не монах…
— Да? — переспросил я. — Мне кажется, каждый великий государственный деятель вполне из себя монах. Или великий философ, ученый, подвижник… Это все, конечно, обо мне, как вы понимаете, потому могу говорить и за других великих. А такое сползание чревато тем, что принимаешь систему ценностей не мира даже, а вообще мирка. Я чуть было не принял, но уж больно натерло шею, и я подумал: король я или не король?..
Он взглянул опасливо, наклонил голову, как бы соглашаясь, что да, король, но вслух сказать так и не решился.
— Вы как-то все воспринимаете иначе, — осторожно произнес он.
— Видите ли, любезный сэр Жерар, — сказал я, — и вы, и я, мы оба смотрим на небо. Не часто, но… смотрим. Однако видим разное.
— Да, — ответил он и, собрав со стола подписанные бумаги, пошел к двери, бросив уже оттуда, — да, конечно…
Я не понял, что за подтекст в его словах, но слово «небо» натолкнуло на то, что уже пора бы попробовать кое-что для будущей экспедиции в океан, позвал сэра Жерара и велел принести мне лопату и швабру, которой утром достаточно небрежно помыли пол вокруг моего стола.
Он вытаращил глаза.
— Ваша светлость…
— Надо готовиться, — объяснил я.
— К чему?
— А вот лишат меня всех титулов, чем заниматься? Надо научиться хотя бы полы мыть…
Не говоря ни слова, он ушел, вскоре явился насмерть перепуганный слуга, дрожащими руками поставил у камина лопату и швабру, исчез бегом.
Вчера мастера принесли три пары линз, как я и заказывал, но никто даже не догадывается, что я задумал. Увеличительные стекла, так их называют, знали еще в глубокой древности, но никому не приходило в голову взять два и посмотреть в одно на другое.
Да если кто и взглянул нечаянно, то увидел еще больше размытое мутное пятно. С двумя линзами, самое главное, расположить их на таком точном расстоянии друг от друга, чтобы изображение было не только увеличенным, но и четким.
Я еще вчера хотел поискать две трубы, но понял, что это не эрцгерцожье дело, да и можно поступить намного проще.
Сейчас, оставшись наедине с таким замечательным умницей, как я сам, взял два листа плотной бумаги, один накрутил на ручку швабры, другой — на ручку лопаты. Лопатья, как и положено, оказалась шире и легко принимала в себя ту, что я снял с ручки швабры. Я накрутил еще лист, чтобы не болталась, а двигалась с некоторым усилием, теперь осталось на край лопатьей прикрепить линзу, она послужит объективом, а на выступающий конец более тонкой трубки — вторую, эта будет окуляром.
Приклеить линзы оказалось труднее, но через полчаса упорных попыток я уже рассматривал домики напротив в эту подзорную трубу и прикидывал, с какого расстояния смогу замечать вражеские корабли.
Вчера все небо сгорало в пламенном закате, словно в Первый День Творения, в нем разверзались бездонные глубины, громоздились библейские горы, а сегодня заход солнца бледнее, чем щеки умирающего, облака застыли, словно мертвые, даже полиловели, ветерок стих, все замерло до утра.
С востока медленно надвигается тьма, даже не дожидаясь, когда погаснет последний намек на недавний день, я вышел на балкон, внизу прошла стража из четырех бдительных армландцев, потому сперва вошел в личину исчезника, потом с трудом перетек в птеродактиля, потому что так получается всегда труднее, а если слабо сконцентрироваться, то и вовсе хоть головой в стену бейся.
Сегодня барон Альбрехт немногословно доложил, что заговорщики под пытками молчат, но нити ведут в замок герцога Фуланда, к тому же один из юных заговорщиков оказался его родней, так что попытаться получить какие-то сведения подслушиванием и подсматриванием хоть и не совсем по-майордомьи и эрцгерцожьи, зато самый прямой путь.
Особняк герцога Чарльза Фуланда возвышается в ночи огромный и мрачный, почти весь черный, кроме двух окошек под самой крышей, в тех комнатах странный свет, слишком яркий для свечей и недостаточно багровый, если от факелов или светильников на жире.
Я осторожно опустился на крышу, выждал, не двигаясь, на тот случай, если кто-то услышит царапанье когтей, и насторожится, а спустя приличное время повис вниз головой и, вытянув шею, начал всматриваться сквозь плотные шторы.
Тепловым зрением рассмотрел трех мужчин, двое в креслах, третий прохаживается вдоль стены, по запаху определил лишь герцога Фуланда, он в кресле, шагающий взад-вперед неизвестен, как и второй в кресле, от него несет неизвестными запахами…
Ночной ветерок колышет шторы, мне пришла в голову дерзкая мысль, потихоньку зацепил когтем плотную толстую ткань и чуть потащил, замирая при малейшем скрипе и шорохе, в сторону. Щелочка получилась узенькая, но достаточная, чтобы, прильнув к ней, рассмотреть трех солидных и очень немолодых мужчин государственного облика, что значит со щеками на плечах, обрюзгших, исполненных важности и собственной значимости.
Даже тот, что прохаживается, похож на престарелого дога с его седыми брылями и печальной мордой, животик выпирает, спина сгорблена, коротко срезанные седые волосы торчал ежиком. Все трое одеты по моде прошлого века, что выглядит, как ни странно, прилично.
Тот, что прохаживался вдоль завешенной гобеленами стены, остановился и нравоучительно изрек:
— Умным людям свойственна одна серьезнейшая ошибка. Они почему-то уверены, что все думают, как и они. Им в голову не приходит, какими дикими путями ходит мысль у дураков! И к каким невероятным выводам они приходят вопреки очевидности.
Герцог промолчал, а второй, расположившийся в глубоком кресле, посмотрел на говорящего с вопросом в сильно поблекших от возраста глазах.
— Простите, дражайший сэр Фердинанд, я не совсем понял…
— Чего именно, — спросил тот, который сэр Фердинанд, — любезнейший сэр Людвиг?
— Умные люди, — уточнил сэр Людвиг скрупулезно, — это мы или сэр Ричард? А то, знаете ли, дураком не хочется выглядеть даже в ваших глубокомысленных умозаключениях!
Сэр Фердинанд посмотрел на него со сдержанной неприязнью.
