— Он давал и требовал многого, Государь. Он делал то, что считал нужным, но цена была велика и для вас, и для него. Однако, по-моему, он не стал бы упрекать вас за нерешительность. Если бы был другой способ спасти Гвиннед, он не причинил бы вам боли.
— Но был ли он святым? — прошептал Синхил. — Они спросят меня, Элистер. Как я могу говорить о том, чего не знаю?
— Значит, если вы должны будете говорить, скажите о том, что видели, и не делайте выводов. Пусть этим занимаются епископы. Это не ваша забота.
— Разве?
Странная, неловкая пауза возникла между ними. Словно Синхил не договорил чего-то важного, что беспокоило его. Камбер все более утверждался в мысли о тайной, невысказанной печали короля. Пауза затянулась. Синхил поднялся и принялся торопливо и нервно вышагивать между креслами и камином туда-сюда. Наконец он остановился и повернулся к епископу.
— Есть кое-что, в чем я хочу признаться вам, Элистер, Я уже много раз собирался рассказать вам об этом, но… боялся, что вы не одобрите. Может быть, так будет и сейчас.
Камбер нахмурил густые брови.
— Если вы хотите отпущения грехов; у вас есть собственный, очень чуткий духовник, сир.
— Нет, я хочу исповедоваться вам, даже если потом не получу отпущения. Выслушайте меня, Элистер.
— Хорошо, как пожелаете.
Поднимаясь и следуя за Синхилом со свечой в руках через комнату к кровати, Камбер испытывал странное неудобство. Непонятно было, куда они направляются, дверь молельни осталась у них за спиной. Синхил остановился и опустился на колени перед большим кованым сундуком. Он передал свечу Камберу, проделал какие-то манипуляции с секретным запором и откинул крышку. Когда он откинул верхний слой коричневой шерстяной ткани, в пламени свечи сверкнула богатая вышивка церковного облачения.
Камбер затаил дыхание, когда Синхил отвернул и этот слой. Внизу оказались дискос, потир и другая священная утварь. Сразу же отбросив мысль о принадлежности этих богатств королевскому духовнику, Камбер дотронулся до края сундука. Свое подозрение он боялся высказать. А если оно обосновано…
Словно забыв о его присутствии, Синхил вынул аккуратно сложенную ткань и расправил складки ризы — белоснежный шелк и сияющее золото. Он смотрел на вышитый во всю грудь крест, словно решал, как объяснить все это, потом разложил облачение на руках, чтобы епископ мог получше разглядеть его.
— Разве это не прекрасно?
ГЛАВА XXIII
Хотел бы я теперь быть у вас и изменить голос мой, потому что я в недоумении о вас.[24]
— Я не совсем понимаю, государь, — после недолгого молчания промолвил Камбер, опасаясь, напротив, что понимает слишком хорошо. — Это облачение отца Альфреда?
— Нет, мое. Отец Альфред никогда не надевал его.
— В отличие от вас, — закончил Камбер ровным голосом, не скрывая изумления.
— Да, с того самого мига, как вы стали епископом, ежедневно, с сердцем, исполненным веры, как когда-то.
Камбер вздохнул, опираясь локтем о край сундука, и потер лоб, раздумывая, как лучше ответить на это признание. Как он мог не предвидеть чего-то подобного? Немудрено, что Синхил так спокоен последнее время.
Разумеется, он знал, каким должен быть его ответ. Элистер Келлен без труда назвал бы статью и параграф устава, запрещавшей проводить службу священнику, отрекшемуся от сана. Даже Камбер, всего год пребывавший в духовном звании, сознавал, какие последствия грозили Синхилу — или любому другому священнику — за подобный проступок.
Но он не мог заставить себя осудить короля. Разве мало горя он причинил этому богобоязненному человеку? Что за беда, если втайне тот продолжает свое служение? Священник всегда остается священником, и кому какое дело до покойного епископа, что повелел ему снять облачение и надеть вместо этого корону. Если Синхил продолжает славить Господа, и от этого ему легче сносить бремя царствования и отлучения от истинного своего призвания, то как может якобы покойный Камбер Мак-Рори, в своем бесконечном двуличии, на что-то указывать королю? Разве не может Синхил, подобно самому Камберу, иметь свои секреты?
— Вы возмущены, не так ли? — пролепетал Синхил, не в силах выносить молчание Камбера. — Боже, должно быть, я кажусь вам чудовищем!
Камбер удивленно взглянул на короля. Он никак не думал, что его молчание так подействует на Синхила. Разве не довольно было этому несчастному страданий и душевных мук? Признание короля было рискованным шагом, совершая его, он мог навсегда лишиться того, что считал единственным утешением в своей разбитой жизни.
— Чудовищем? — очнулся Камбер. — Боже милостивый, нет, Синхил! Поверьте, у меня и в мыслях этого не было, Сознаюсь, я был поражен. Вы знаете закон так же хорошо, как и я… возможно, даже лучше, потому что наверняка все тщательно обдумали, прежде чем пошли на это.
Синхил кивнул с несчастным видом, не находя сил отвечать.
— Скажите, то, что вы делаете, приносит вам успокоение? — ласково произнес Камбер.
— Это… смысл моей жизни! — выдавил Синхил, склонившись над лежавшей на руках ризой.
Несколько секунд Камбер молчал, предоставив королю колебаться между отчаянием и надеждой. Он видел, как Синхил гладит складки мягкого шелка, и дрожь в его руке, и неумелые попытки скрыть волнение. Что же, он думает, что сейчас ризу станут отнимать?
— Синхил? — наконец позвал Камбер, нагибаясь к застывшему в напряжении королю. — Синхил, послушайте, я понимаю причины, побудившие вас. Понимаю и вовсе не упрекаю. Я даже не хочу запрещать этого. Господу нашему не может быть неугодна такая любовь к нему.
Синхил медленно поднял голову, не веря своим ушам, он хотел видеть говорившего и искал его смятенным взором.
— Вы правда так думаете?
— Да.
Казалось, Синхил задумался, но, взглянув на епископское кольцо Камбера, вздохнул и начал складывать ризу.
— Может быть, вы правы насчет Него… Я хочу верить в это. Но епископы? Что они сделают со мной, когда узнают?
— А почему они должны узнать? — спросил Камбер, нахмурившись, когда Синхил положил облачение обратно в сундук. — Вы исповедовались. Разве вы станете исповедоваться и остальным?
— Значит, вы не расскажете им? — с надеждой произнес Синхил.
Вместо ответа Камбер заглянул в сундук и рылся в нем, пока не нашел то, что заметил раньше; широкую расшитую епитрахиль фиолетового шелка. Он вынул ее и повесил на ладонь правой руки.
— Вы видите это, Ваше Величество?
— Да.
— Так вот, существует еще одна, которой вы не видели. Она была на мне с тех пор, как я поднялся с того кресла у камина. Как я могу рассказать еще кому-то о том, что узнал на исповеди? Неужели вы думаете, что я не строг в своих обетах?
