Они помолились, а потом Синхил робко попросил своего брата-священника помочь ему отслужить мессу. Поколебавшись, Камбер согласился принять роль диакона, в то время как Синхил совершит обряд. Служба началась, и очень скоро благоговение и чистота наполнили Камбера, обжигающая вера короля возвращала к воспоминаниям о далекой ночи и потаенной часовне в сердце гор. Синхил открылся без остатка, сделался ясен, как рукопись под полуденным солнцем, чтобы читать в его душе, не требовалось никакой премудрости. Камбер уверился в правильности своего решения — секрет короля должен быть сохранен. Помимо всего, это укрепит дружбу и взаимное доверие монарха и его ближайшего советника Элистера Келлена.
Несмотря на очевидные выгоды, этот случай насторожил Камбера. Часом позже выйдя от короля, он нуждался в уединении больше, чем до визита. Взяв факел у одного из стражников королевской башни, он снова вышел через южные ворота, прогоняя назойливые мысли о Синхиле и его заботах. Когда он наконец оказался в своем крыле архиепископского дворца, начал спускаться вниз вместо того, чтобы пойти наверх. Через малозаметную дубовую дверь Камбер вышел на площадку из каменных плит. Под ним была небольшая часовня, в которую спускалась широкая лестница, заканчивающаяся в центре комнаты.
Это место не было укромным уголком Камбера, особенно зимой, но часовня находилась в стороне от главных переходов и чаще всего пустовала, так было и сейчас — подходящее местечко, чтобы привести мысли в порядок. Свет проникал в часовню сквозь три проема над дверью. Внутри помещалось скромное надгробие, некогда выбеленное известью, наверное, чтобы стало посветлее. Но сырость и время превратили побелку в размытые грязные пятна на плите. Стены, когда-то украшенные фресками, изображавшими житие Богородицы, уже давно осыпались.
Однако часовня не была заброшена. Пол был довольно чист, алтарь в полном порядке — время от времени часовенка использовалась гостившими священниками, служившими и молившимися тут. Никаких украшений здесь не было. На алтаре лежали лишь обычные покровы, убранство составляли две свечи в простых подсвечниках, незатейливое деревянное распятие да изящная, но серая от времени статуя Богородицы подле непритязательной дарохранительницы.
Взглянув, Камбер начал спускаться. Его факел отбрасывал круглую красноватую тень, бывшую единственным ярким пятном, кроме красного огонька лампады, горевшей над алтарем. Внизу он поклонился и перекрестился, потом вставил факел в держатель на северной стене. Вернувшись к алтарю, он распростерся на полу, как в ночь своего посвящения, от холода и сырости голого камня Камбера отделяла только ткань его одежд.
О, Боже, к чему он пришел? Не было ли все это заблуждением? Сможет ли он жить с этим дальше?
Как быть с Синхилом? Он сказал ему, что всепонимающий Господь простит ослушника во имя любви. Ну а если не простит? Если словами сочувствия Синхил ввергнут в еще больший грех, и на несчастного будет навлечен гнев Божий.
А разве не заслуживают гнева Творца те, по вине которых в лоне церкви творят кумира, объявляя его святым? Разве не достойны гнева своим обманом сделавшие возможным такое кощунство?
Мог ли он позволить всему этому продолжаться? Действительно ли мотивом его поступков служило благо державы, или он пал жертвой собственной гордыни, растревоженной самонадеянными мыслями, что только его трудами можно спасти королевство и короля?
И все же прежние доводы казались убедительными, как всегда. Без Синхила, безжалостно оторванного от монастырской жизни и принужденного сделаться королем, Гвиннед, возможно, до сих пор находился бы во власти жестокого презренного Имре Фестила. А без помощи Элистера Келлена, кто бы ни скрывался за его телесной оболочкой, Синхил тратил бы свои силы на противостояние тому, кто водворил его на престол.
Теперь Синхил начинал поступать по-королевски, особенно после того, как нашел собственную стезю в делах, с которыми ему приходилось сталкиваться. Гвиннед уже достиг кое-чего в управлении и дипломатии и территориальных приобретениях. Если бы Камбер не сделал то, что сделал, где бы сейчас был Синхил? И где был бы Гвиннед?
Звук открывающейся двери часовни прервал его диалог с самим собой. Либо его разыскивали, либо кто-то искал уединения, зная, что в это время часовня обычно пустует.
Он не шелохнулся, когда звук шагов замер на площадке, в надежде, что у посетителя (кем бы он ни был) хватит ума уйти, поняв, что распростертый на полу человек не ищет ничьего общества.
Однако нарушитель спокойствия так и остался стоять наверху. До Камбера доносилось его ровное дыхание. Магия ничего не подсказывала — пришелец был Дерини и защитился от проникновения. Дверь закрылась, но из часовни никто не выходил.
Вздохнув, Камбер поднял голову и встал на колени, внезапно ощутив всем телом пронзительный холод… Когда он оглянулся назад, капюшон упал с головы.
На площадке над ним стоял Джебедия. В свете факела, который он держал, его привлекательное лицо превратилось в сумрачную маску. Белый пояс выделялся на черных одеждах.
— Так и знал, что застану вас здесь, — тихо сказал он. Дрожь пробежала по телу Камбера — стужа в комнате тут была уже ни при чем. Зачем Джебедия искал его, и почему его лицо так серьезно? Неужели он догадывался про Элистера Келлена? Неужели сегодня на Совете Камбер допустил ошибку?
Нет, это невозможно, хотя такая опасность есть. Более вероятно, конечно, что маршал станет допытываться о причинах их взаимного охлаждения в последний год. Тоже тяжелый разговор, но как-никак это лучше подозрений насчет Элистера.
Камбер неловко поднялся на ноги, широко улыбаясь.
— А, Джебедия. А я думал, что смогу укрыться здесь даже от тебя, — непринужденно сказал он. — После сегодняшнего дня и нескольких часов у короля я чувствовал непреодолимое желание побыть в одиночестве. Но тебе я всегда рад.
— Разве?
Повернувшись, Джебедия со зловещим стуком опустил засов спустился и прикрепил факел к стене.
— Я думал, нам удастся поговорить, — продолжал он, преклоняя колени перед алтарем. — Теперь не слишком часто выпадает такая возможность, разумеется, если не считать официальных встреч. Откровенно говоря, совместные заседания с Синхилом и Советом я нахожу не слишком полноценной заменой тому, что было прежде.
— Наши многие обязанности…
— Вряд ли являются причиной отдаления, — прервал Джебедия. Он положил руки на эфес меча и посмотрел в пол. — Как ни странно, у меня сложилось твердое убеждение (молюсь, чтобы я ошибался), что быть секретарем епископа важнее, чем просто давнишним другом его милости. Простите, если это звучит резко, Элистер.