Какой-то лёгкий звук заставил её наполовину обернуться. В неё врезалось чьё-то тело, которое сбило её с ног, повалив на спину, и уселось сверху.
— Тиммон, ты дурак, — с трудом прохрипела она в знакомое лицо, маячившее над её собственным. — Игра ещё не началась!
— Что такое пара минут для хороших друзей? Знаешь, мы всё ещё можем ими быть, и даже больше. Просто подчинись.
Она попыталась освободиться, но он крепко-накрепко пригвоздил её к земле, одной рукой прижав её руки к полу над её головой и придавив своим весом её ноги.
Жур нетерпеливо чирикал. Судя по его прежнему опыту, Тиммон был другом, но этого типа игры он не понимал.
Тиммон ласково пробежался свободной рукой через её лицо, вниз до чашечек её грудей — к счастью, ни одну из них не закрывал сложенный флаг.
— Наши люди нас ждут.
— Ну и пусть подождут.
— На самом деле ты не хочешь этого делать.
— О, вообще-то, я это уже, уже делаю.
— Тогда приготовься страдать.
— Нет, не сегодня. В этот раз, твоя очередь.
С этим он отпрянул назад, сорвав её вышитый шарф, и отступил через дверь.
— Давай-ка посмотрим, как тебе понравится быть беспомощной.
Затем он ушёл, закрыв за собой дверь настолько плотно, насколько позволяли её погнутые петли.
Джейм с руганью поднялась и уселась на пол. Одним из правил Зимней Войны было то, что любой кадет, потерявший свой шарф, считался оскальпированным и выбывал из игры. Такие кадеты должны были оставаться на своих местах, ни с кем не общаясь, пока или война не закончится, или, что казалось крайне маловероятным, кто-нибудь не спасёт и не вернёт им их шарфы. А шарф Джейм дорого стоил, почти столько же очков, что и флаг её дома. Как, впрочем, и флаг Ардетов, который она извлекла из-под куртки Тиммона, когда он с неё вставал. Теперь в её распоряжении были штандарты двух основных домов, а она не могла ни сказать кому-нибудь об этом, ни дать знать, где находится.
Ну что за паршивый способ начать войну.
IIХарн Удав неуклюже брёл коридорами Старого Тентира. В его разуме прошлое и настоявшее сливалось в единое целое. Он был кадетом первого курса. Он был прошлым комендантом училища рандонов. Что за неотложная поспешность тащит его вперёд? Куда он идёт, что собирается делать? Кто может умереть? Кто уже умер?
— Отец! — закричал он, но близко стоящие стены поглотили его голос.
Всё в порядке, всё не так, всё пропало…
IIIКак только Шет Острый Язык окончил свою речь, кадеты сломали построение и бросились бегом в свои казармы. Наблюдатели тоже рассеялись, оставив Коменданта и Верховного Лорда одних.
— Теперь вы рады, что приняли моё приглашение, милорд? — спросил первый, намекая на атмосферу пьянящего возбуждения, в которую погрузилось училище.
— Поговорим об этом позже. Вы не видели, куда направился Харн?
Брови Коменданта поднялись. — Нет. А что такое?
— С ним что-то не так. Мне не нравится то, как он выглядит, и он всё время бормочет «Всё пропало.»
— «Всё пропало»? — Брови упали хмурой гримасой. — Тогда нам лучше его найти. И чем быстрее, тем лучше. Я предупрежу остальных наблюдателей. А вы проверьте его покои в Старом Тентире. Недавно он пожаловался на то, что чувствует себя больным и стал ужинать один в своей комнате.
Хотя большая часть Старого Тентира оставалась для Торисена сущей головоломкой, он хорошо знал дорогу к покоям Харна в его башенке. Он нашёл их в полном беспорядке, повсюду разбросана одежда, как будто Харн что-то искал, со всё возрастающей поспешностью и, к тому же, безуспешно. Под парой разодранных брюк он обнаружил остатки последнего обеда Харна. Кендар, должно быть, действительно чувствовал себя больным, если довольствовался такой жидкой овсяной кашицей. Торисен снял свою маску наблюдателя, окунул палец, попробовал и нахмурился. Что-то было в этом вкусе, нет, в запахе, что-то знакомое.
Внезапно в его памяти вспыхнул яркий образ Лорда Ардета, передающего ему бокал вина и наблюдающего, как он медленно его потягивает. Оно имело точно такой же, неуместный, цветочный аромат. А потом он вернулся обратно в замок в Призрачных Землях, продолжая делать… что-то… с голосом Ардета на задворках своего разума, бормочущего вопросы, на которые, как он надеялся, он не ответил.
Чёрная незабудка. Вот что это за запах. Адрик использовал её, когда хотел что-то вспомнить или снова увидеть своего любимого Передана, таким, каким этот жалкий мальчишка был в жизни и по-прежнему продолжал жить в памяти своего отца.
Если Харна пичкали этим изо дня в день… но кто, и почему?
Трое, эта настойка была очень крепкой. Она взбаламутила его память. Он вспомнил тот день, когда он в последний раз был в этих башенных покоях, перед тем как Воинство отмаршировало на юг, навстречу Дикой Орде у Водопадов. Они разговаривали, когда к ним ворвался кадет, находившийся на грани истерики.
— М-мертвы, — запинался он. — Мертвы, мертвы, мертвы…
Они сбежали вниз в большой зал и обнаружили у очага двух кадетов, смятых в единое целое лицом к лицу некой чудовищной силой…
Где они теперь?
… и поджидающего его тёмного переврата, носящего украденное лицо.
— У нас есть незаконченное дело, — сказал он.
Кадеты бросились к раненной паре на очаге. Одно мгновение он их видел, а следующее — нет, их кровь, тогда и сейчас, смешивалась между собой. Ну что за мерзкое зелье…
Но у подножия лестницы его и в самом деле кто-то ждал — высокий кадет, которого он, без сомнения, должен был знать.
Только не ещё одно позабытое имя.
Торисен замер, его лицо пребывало в тени, а разум в беспорядке. — Что тебе нужно?
— Поговорить с тобой. Наедине. Сейчас.
Всё ещё дрейфуя между прошлым и настоящим, Торисен последовал вслед за кадетом вниз по лестнице, через конюшню, в зал тлеющего железного дерева, всё дальше и дальше меж башен раскалённых стволов.
Они встали друг напротив друга через тлеющую, обложенную камнем, огневую яму. Это здесь он столкнулся с перевратом? Нет. Та яма осталась в стороне, хотя в то время над ней определённо не висело сохнущее бельё. Однако жар оставался всё тем же, волнующим между ними воздух, жалящим глаза, мешающим видеть.
— Неужто честь для тебя ничего не значит? — яростно потребовал кадет. — Как и правила? А впрочем, с чего бы им что-нибудь значить, если Комендант позволяет тебе нарушать их всё снова и снова? Ты же его маленькая домашняя зверюшка, не так ли? Ты думаешь, ты такая умная, что сможешь вывернуться из чего угодно. Ну, не в этот раз.
— О чём это ты говоришь?
