— Мы вас не бросим! — храбро проговорил Маттео.
— Ни за что! — отставив ногу, изрек Фильтр.
— И никогда! — подхватил Марике.
Сэй-Тэнь прослезилась и судорожно всхлипнула.
— Да как же я могу вас, таких хороших и преданных, насильно загнать в портал?! Может, мне взять пример с вас… и через минуту превратиться в мумию?
Тут кто-то потянул ее за рукав.
— Давай, скорее! Время не ждет! — прохрипела Минорис, наполовину высунувшись из портала. Сернистый газ ожег ей горло.
— А вот никуда я не пойду! — заупрямилась Сэй-Тэнь. Но почувствовав, как ее ступни опалило огнем, мгновенно передумала и прыгнула в портал. Она отдавила Минорис ногу, и обе они чуть не свернули себе шеи, кубарем скатившись в фонтан. Тогда и только тогда Норкладд щелкнул крышкой часов.
— Крепитесь, друзья, — сказал он, сдерживаясь, чтобы не застонать от боли. — Конец — это лишь начало…
28. О вездесущем философе Каэтта
Нерадивая муза сидела на корточках, вычищала грязь из-под ногтей и хлюпала носом.
— Куда подевалась Сатикора? Все разошлись, а мне здесь, что, до утра куковать?
Оставив влажный след, по щеке скатилась слеза. А потом еще, и еще. Действительно, почему бы не поплакать, пока никто не видит?
Таймири рыдала в три ручья, орошая огород своими слезами — огород с ровно прочерченными бороздками и посаженными семенами гвоздики.
— Я не вправе уйти, пока Сатикора меня не отпустит! Иначе сегодняшний день не зачтется и мне прибавят сроку! — убивалась она. — Скоро полночь…
— А в полночь происходят чудеса, — загадочно проговорила Лироя, присев рядышком. — Вытри слезки. Глянь, какое чудо ты только что сотворила!
— От-откуда ты? — растерянно пробормотала Таймири и уставилась на зеленеющую борозду. Она не могла связать и двух слов.
Отороченные мелкими листочками, поднимались над землей тонкие стебельки. Завивались, распрямлялись, утолщались — как при быстрой съемке.
Таймири вяло улыбнулась.
— Признайся, Лироя, ты нарочно окропила землю каким-нибудь средством, чтобы меня утешить.
— Ничего подобного! — отрезала та. — Во всём училище не раздобыть такого средства, которое бы ускоряло процесс прорастания. Так что этим маленьким чудом ты обязана не какой-то там несуществующей жидкости, а самой себе.
— Когда вокруг тебя чуть ли не каждый день происходят странные вещи, рано или поздно привыкаешь, — пробормотала Таймири и ухватилась за руку Лирои, чтобы встать.
Сатикора предстала перед полуночницами не в самом ухоженном виде: нижние края ее халата были оборваны, белые оборки на воротнике замяты и запачканы, в волосах точно буря пронеслась, а улыбка на лице даже и не ночевала.
— Ну что, будем закругляться? — спросила она. В ее ледяном тоне проскользнуло пренебрежение.
— Конечно, конечно, мы уже уходим, — заторопилась Лироя и подтолкнула Таймири к выходу. Но та немного помедлила.
— Извините, а вы не отметите меня в журнале? — робко поинтересовалась она у Сатикоры. Смотрительница теплицы скорчила недовольную гримасу.
— Как будто я без вас не знаю, что должна делать! — надменно произнесла она. — Все вообразили, будто у Сатикоры в одно ухо влетает, а в другое вылетает! Следите лучше за собой. Идите уже, идите!
Она поспешно выпроводила учениц за дверь, прислонилась лбом к холодной штукатурке стены и проворчала:
— Ох уж этот мне сепаратор! После каждого сеанса приходится снова и снова собирать себя по крупицам. Неужели атомарным музам суждено вечно распадаться на атомы?!
* * *
— Кончай ворочаться! — шикнула на Таймири тетушка Ария. — Сама не спишь и другим не даешь!
— Ну, не спится мне. Что поделать?! — раздраженно отозвалась племянница.
— А коль не спится, возьми да погуляй по саду!
…В саду было свежо, и Таймири пожалела, что не прихватила из комнаты свитер.
— Я так устала, что с ног валюсь, а глаз не сомкнуть! — пожаловалась она Ниойтэ, добравшись до ворот. Закутанная в одеяло Ниойтэ сняла чепчик, который был надвинут ей на глаза, и зевнула.
— Со всяким случается, — сказала она, откинувшись на спинку стула, приставленного к каменной ограде. — Со мной тоже пару раз бывало. Но априорте спать не положено. Априорта должна бодрствовать круглые сутки. Знаешь, как я приспособилась? Приучила полушария мозга работать порознь: когда левое отключается, правое в действии, и наоборот. Конечно, порой, по старой привычке, тянет на боковую… Так я однажды и попалась: Ипва меня звала, звала, да не дозвалась и принялась расталкивать. Ох, и всыпала ж она мне тогда!
— Твой мозг почти всегда отдыхает, а у меня в мыслях настоящее стихийное бедствие! — сказала Таймири. — Надо дать мыслям устояться, но для этого нужен сон.
— Другой вариант — поделись наболевшим с другом, — подмигнула Ниойтэ. — Поразвлеки меня малость. Скучно весь день без новостей сидеть… На вот, возьми плед, а то простудишься.
Таймири примостилась на краешке стула и стала рассказывать:
— Мне в руки попал древний свиток, где говорилось, что столбы адуляра — это превращенные деревья, и если столбы почернеют, то деревьев нам вовек не видать. Сначала я думала, что не всё потеряно и что, если как следует позаниматься, возродить природу удастся в два счета. Но потом оказалось, что на это способна лишь Вестница Весны…
— Не говори мне, пожалуйста, о Вестнице! — воскликнула Ниойтэ. — Я лично видела, с каким позором ее изгнали из мастерской. В тот день Ипва прилюдно провозгласила, что отныне Вестнице в училище ход закрыт… Но постой-ка минутку. О каком свитке идет речь?
— Папирус, помощник отца, обнаружил его в библиотеке и принес мне.
— А что если Папирусу свиток подсунули? Нарочно, чтобы тебя запутать?
— Не думаю. Да и кому бы это могло понадобиться? Его подлинность не вызывает сомнений. Во-первых, корни старого дерева в пустоши частично окаменели и приобрели лазоревый оттенок. А во-вторых, в свитке упоминалось о лестнице, ведущей в никуда, и о ее владельце, которого я видела собственными глазами. К тому же, мои слезы. Стоило мне полчаса поплакать над грядкой, как семена проросли.
— Слезы? — оживилась Ниойтэ. — Точно, слезы! Я вспомнила! Только никому не проговорись! Вестница Весны доверила мне важную тайну, и если о ней кто-нибудь узнает…
— Не беспокойся. Я лучший хранитель секретов, — обнадежила ее Таймири.
— Тогда слушай. Утром, в день изгнания, Вестница призналась, что, после того как она создала сад вокруг училища, — да-да, и не смотри так; именно тот самый сад, где мы с тобой находимся, — в общем, с тех пор ей не удалось вырастить ни одного, даже самого жухлого растеньица. Она не могла подозревать никого конкретно, но сказала, что если виновник ее неудач раскается, слезы раскаяния станут целительным бальзамом для всего нашего края. Думаю, без Ипвы не обошлось…
