Очень хотелось бы думать, что навсегда… только сейчас Женька сполна и оценила фразочку насчёт биться как рыба об лёд. Хотя и не думала о том — нет, не думала. Всё естество, уже заглянувшее туда, откуда и вовсе лучше держаться подальше, захлестнуло такое острое и пьянящее чувство свободы и облегчения, что его в другое время можно было бы и сравнить с тем, что дарил друг.
— Тимка, я уже иду… — она старательно замерла, расслабилась, растеклась по столу — лишь мелко и часто в такт бьющемуся сердцу подрагивал торчащий из подвздошья нож.
Дура, ой как есть дура! Верно говорила Принцесса — Воины умом и сообразительностью не отличаются. Миг-другой холодного и чуть отстранённого внимания, и оковы вдруг стали частью её, леди Джейн — даже не Женьки Суворовой. Та глупышка давно умерла… вот металл податливо потёк под этим пристальным и немигающим внутренним взглядом… точно как тогда, когда ещё в той жизни пришлось чинить — нет, лечить! — лечить слегка помятую бээмвушку.
Вот и всё. Ещё только что массивные и прочные кольца, державшие добычу цепко и надёжно, оплыли словно подтаявший воск. Женька дёрнулась было выдернуть из себя эту чёрную дрянь, но ещё быстрее отдёрнула ладонь. Вот чёрт! Глубоко вошёл, сантиметров на пятнадцать. Но вроде в стороне от. Нет, пусть лучше с этим маменька разбирается, сейчас главное добраться до неё. Если память не изменяет, без тёти доктора вытаскивать из себя клинки не рекомендуется? Осторожно она перевернулась набок и взглянула вниз.
Шаман ещё дышал, но судя по мокрому и посиневшему лицу, это ненадолго. Впрочем, нет, ненадолго это судя не по лицу — по неслышно соскользнувшей с места своей казни Женьке.
Она не колебалась ни мгновения. Осторожно присела, стараясь не потревожить очень уж глубоко вонзившийся инструмент — и сделала те движения, которым её хоть и нехотя, но выучил когда-то Вовка. Изо всех сил, старательно, до глухого и ясно различимого хруста позвонков в свёрнутой почти на пресловутые сто восемьдесят шее. И ещё вбок с упором и натяжением, чтоб разорвать…
Для гарантии бывшая пленница по самую рукоять воткнула в тускло и укоризненно блестевший глаз шамана самый большой из найденных в раскрытом мешке ланцетов — ещё и провернула с тугим чавканьем в мозгу.
— А дёрнешься, вообще голову от тела отрежу, — мрачно пообещала Женька, и вдруг её затрясло.
Нет, пожалуй, всё-таки не от холода.
Но всё же, пришлось кое-как обнять себя руками, обмануть сейчас остро нуждающееся именно в этом тело. Жаждущее тепла, ощущения кого-то сильного и надёжного рядом.
— Это я сильная — и надёжная, — безапелляционно заявила Женька не допускающим возражений тоном.
Да и кому б тут возразить? Разве что этому — как странно было смотреть на скрюченное с вывернутой шеей здоровенное тело у своих ног. Тело того, кто только что едва не сделал самый удачный ход в той войне, которая тысячелетиями велась меж народами орков и людей. И очень могло статься, что чертовски выигрышный ход…
А всё-таки, она и замёрзла тоже — каменный пол подземной камеры теплотой что-то не отличался. Пошарив по углам, Женька нашла сорванную с себя обувь и оставшуюся от джинсов окровавленную тряпку. И даже иззубренный клинок. Всё ж, это лучше, чем ничего?
Однако, нашлось ещё кое-что. Вернее, кое-кто — вполне томно раскинувшись в лужице крови, еле слышно в этой тишине ещё дышал молодой человек — тот самый, дон Диего, сейчас больше похожий на верного кандидата к районному патологоанатому. И протянутые к его шее пальцы нащупали слабо, еле-еле заметно и слабо, но всё же упрямо бившуюся жилку…
— Сучка ты гоблинская, Джейн! Дрянь и мерзавка. Хоть раз признайся честно — тебе жаль, что парень выжил. Тебе до уссыкачки неохота даже думать, что надо спасать его и тащить на себе, — от этих слов, произнесённых каким-то чужим голосом, в голове снова немного прояснилось.
Настолько, что Женька не стала хвататься за клинок — она узнала своё рвущееся из горла дыхание. На шее кулём висел бесчувственный парень, меч бил о бедро (словно ему мало досталось) и норовил запутать ноги, однако шаг за шагом леди Джейн Непобедимая и Неповторимая тащилась загнанной клячей по грубому каменному коридору.
Пить хотелось просто нестерпимо. Нет, пожалуй, ещё больше хотелось сейчас бросить всё и просто тихо заплакать, скукожившись во в том уголочке, от жалости и сострадания к самой себе — благо из глаз и так уже сочилась какая-то подозрительная дрянь… всё-таки, Женька запнулась о камень и упала опять.
— Ох-х… — с еле слышным стоном выдохнула она, когда толчок в живот и судорожное затем ощупывание себя подтвердили безжалостное: чертовски неудачно упала.
И теперь шаманский нож вошёл глубоко, совсем, по самую рукоять. Появилась тупая, ноющая и пульсирующая боль. Правда, тоненькая струйка почти чёрной крови от того не увеличилась, и это внушило смятенно заметавшимся мыслям некоторую надежду.
— Стерва ты, леди Джейн, — глухо резюмровал всё тот же хриплый голос, когда Женька оторвала взгляд от лежавшего рядом Диего и с надеждой вперилась в черноту коридора впереди.
Туда, подальше от чёрной и взкой, опутывающей всё тело туманом магии шамана! Ещё чуть, и можно будет ещё раз попытаться уйти. Уйти в себя, в своё любимое и откровенное Я. Пусть в прошлые разы едва не разорвало на кусочки — но когда-нибудь да удастся прорваться? Оттуда уже и домой…
— А там бабы и кабаки — всё будет наше! — Женька наощупь размазала по лицу сочившуюся из разбитого носа кровь и медленно, неуверенно встала.
Наверное, со стороны то выглядело нелепой вознёй возомнившей о себе невесть что пьяной девицы.
— Ну просто в хламину пьяной! — Женька присела, кое-как забросила на себя почти ледяную руку Диего и с глухим воем распрямилась. Кое-как подобранный с пола факел затрещал, задёргался предупреждающе, но погаснуть всё же не решился. Эта малахольная всё равно зажжёт опять…
Да, точила и кружила вокруг сознания мысль бросить парня — никто за то не попрекнул бы. Лучше спастись одной, чем вообще никому. Да и кто узнает-то? Где бы ни находилась эта пещера, но уж никак не в родном мире. Хм, а какой же считать родным? Тот, где прекрасно без неё обходится милый и чумазый от копоти Донецк — или тот, где родился один прекрасный по самое не могу принц?
И всё же, она вновь и вновь тащила на себе бесчувственное тело, спотыкалась и плакала, кляла себя и судьбу последними словами. Падала и с глухими матюгами поднималась опять. Умирала с тем, чтобы через несколько шагов воскреснуть вновь — и вновь обнаружить на шатающемся теле эту безвольную тяжесть, а коридор потихоньку надвигающимся на себя.
