«Алюминиевое покрытие, — вспомнил я слова дяди Сарына, произнесенные в бреду. Он тогда лежал пластом, выдернув Нюргуна из беспробудного сна, и все шептал запекшимися губами: — Алюминиевое покрытие является превосходным отражателем не только света, но и времени…»
— Сказка, — я пожал плечами. — Это всего лишь сказка. Чего ты распереживался?
Если по правде, мне было обидно. Из всей повести о наших приключениях дядю Сарына главным образом заинтересовала сказка глупой кузнечихи. Да, он порадовался выздоровлению Нюргуна, но едва я дошел до беседы с кузнецовой женой, как для Сарын-тойона больше ничего не осталось. Он слушал вполуха, думал о своем и все порывался вернуть меня к назойливой, скучной, ни капельки не увлекательной сказке. Нюргун таскался за нами хвостом — вот и сейчас мой брат в пяти шагах от скамейки играл в снежки, сбивая сосульки с карниза крыши, а дядя Сарын пялился на него, словно хотел взглядом просверлить в Нюргуне дырку.
— Объект с расстройствами аутического спектра, — бурчал Сарын-тойон. — Согласие родственников. Медикаментозная кома. Рабочая камера хронодвигателя. Должно быть зеркало! Должно, гори оно синим пламенем…
Он завертел головой, озираясь по сторонам. Наверное, искал злополучное зеркало. Я представил, как мы все сидим в кручёном яйце, словно птенцы в скорлупе, и захихикал.
— Хватит, — собрав решимость в кулак, заявил я. — Слушай дальше и не перебивай. Я тебе самого главного не рассказал.
— Главное? Уже рассказал.
— Ага, размечтался! Так вот, на следующий день адьяраи уехали. С рассветом, в рань ранющую. Мы встали, а их нет…
Я обождал, пока до смурного дяди Сарына дойдет, что значит для нас с Нюргуном простое словечко «встали».
— Их-то нет, зато есть кое-кто другой…
* * *
Проснулись мы поздно. Верней, это я проснулся поздно — Нюргун до утра простоял столбом возле своей лавки с колесиками. Чудесно, подумал я, зевая. Лучше лучшего! Пусть стоит сколько хочет! Зевота выворачивала рот наизнанку. Спалось мне плохо. Кузня всю ночь гремела-грохотала: мастер Кытай перековывал скакунов. Вороной один раз заржал, змея я вообще не слышал.
— Собирай пожитки, — велел я Нюргуну. — Пора и честь знать.
Он кивнул.
— До̀ма нас, небось, заждались, а?
Ранний отъезд Уота с Эсехом меня, скажу честно, обрадовал. Не больно-то и хотелось видеться с ними после вчерашнего. И вот, значит, открываем мы дверь конюшни, глядим: конь…
Конь!
Ну да, в конюшне и должны быть кони. Кто ж еще? Серый, знаете ли, конёк, со стальным отливом. Перекованный. Знакомый-презнакомый. Рядом в стойле — еще один, гнедой, только мне его разглядеть не дали. Из Кузни раздался такой отчаянный визг, что я аж подпрыгнул.
— Айакка-дьойокко[59]!!!
Сперва я решил, что кузнец вороного недоковал. А потом узнал голос и похолодел.
— Жди здесь!
Оставив Нюргуна в конюшне, я со всех ног бросился в Кузню. Несусь-спешу, а мне в уши: «Аай-аайбын! Ыый-ыыйбын!» Бегу, по трясучим полам грохочу: «Ыый-ыыйбын! Аай-аайбын!» Спотыкаюсь, опоздать боюсь. Очень боюсь!
Ну, ворвался.
Горн полыхает. Наковальня блестит. Подмастерья с клещами наготове. Мастер Кытай молотом поигрывает, примеривается. А на наковальне…
— Стой, придурок! С ума сошел?!!
Да, это я. Да, кузнецу. А он совсем не обиделся:
— Я? В уме я, в ясном.
— Не видишь, кто это?!
— Вижу, не слепой.
— Айакка-дьойокко!
Груда боевого железа. Доспех, шлем, меч. Щит, копье. Колотушка. Лук, стрелы. Шесть ножей. А из-под завала глазищи слезой блестят. Жаворонок! Боотурша, да расширится ее пустая головёнка!
— Ы-ы-ый! Юрюнчик, спаси!
Молот взлетает к потолку. Я прыгаю вперед. Молот повисает в воздухе. Ловко кузнец его поймал! Мастер Кытай ухмыляется. Шире, шире, еще шире…
— Шутка! — говорит он.
И, глядя на мое лицо, повторяет без особой уверенности:
— Шутка. Веселая шутка. Что же я, Сарынову дочку обижу?
Молот возвращается на стойку. Подмастерья прячутся в тенях. Жаворонок плачет, скулит, всхлипывает. Не знаю, как кузнец, а я готов ее убить. Тут столько оружия, а я бы придушил ее голыми руками!
Разбрасываю завал. Осторожно, чтобы не поранить. Щит с грохотом летит на пол. Копье. Меч. Ножи. Сгребаю девчонку с наковальни, беру на руки. Даже в доспехе Жаворонок совсем легонькая. Это вам не Нюргун! Такую пигалицу я хоть на край Осьмикрайней унесу, хоть за край…
— Перековал! — хохочет мастер Кытай. — Забирай!
Лязгнув, падает шлем. Я иду к выходу. По дороге от Жаворонка отваливаются куски железной скорлупы. Дочь дяди Сарына шмыгает носом, жмется ко мне. Моей шее горячо. Горячо и мокро.
— Люблю, — бурчу я. — Не люблю. Убью, не помилую.
Я похож на Нюргуна. Я похож на Нюргуна.
Я очень похож на Нюргуна.
— Сама идти можешь?
— Не-е-ет…
— Я ей говорил, — бубнят мне в спину.
Это Зайчик, Зайчик-боотур. Откуда он взялся, я даже думать не хочу. Я не хочу, а он бубнит, объясняет, оправдывается:
— Говорил я! А она — в Кузню, в Кузню! Я же дома не усидел, к вам прискакал… Папа обрадовался. Он знаешь как обрадовался! Велел ее к маме отвезти. Я же боотур, со мной не страшно! А она — в Кузню! На перековку! Мы, мол, близнецы, оба боотуры… Это она из-за тебя! Это ты виноват, понял! Ты! Ты!!!
Оказывается, я еще и виноват. А что? Обычное дело.
* * *
— Где они сейчас? Где эти идиоты?!
Давно я не получал такого удовольствия. Все пытки бесконечной сказкой — я бы вытерпел в десять раз больше мучений ради одного этого. Я ведь, считай, раскрыл дяде Сарыну глаза на его бойкое, смышленое, на его предприимчивое потомство. Он-то, слепой отец, был свято уверен, что Зайчик с Жаворонком послушны родительской воле! Где ребятишки провели все это время? «Как где? — возмутился бы дядя Сарын еще сегодня утром. — Дома, в безопасности! Под бдительным присмотром Сабии-хотун! Я вернусь, а они на порог: „Здравствуй, папочка!..“ А тут бац, алатан-улатан, и отлетели, оторвались девять журавлиных голов!
Раскрыть глаза Сарын-тойону — вы вообще понимаете, что это за радость?
— Рядышком. В лесу ждут.
— В лесу?!
— Я обещал им крикнуть, когда будет можно.
— Что можно? Чего они там ждут?
— Боятся.
— Кого?
— Тебя, дядя Сарын. Зайчик сказал: ты их убьешь, не помилуешь.
Он встал, дергая лицом, и я понял, что Зайчик был прав.
Уот — огонь.
