На верхнем ярусе Темные двинулись вперед, их приободрило, что Берсеркер безоговорочно повинуется главарю. Поначалу неохотно, но все смелей и громче их хор гнусавил зловещую молитву.
Запели наконец и Сквилл с Нииной:
Дайте ему в зубы,
Съездите по носу,
Скулы своротите,
Залепите в глаз.
Сами приструните
Вашего барбоса,
А не то, клянемся,
Разозлит он нас!
Банкан, неистово играя, крикнул друзьям:
– Да вы спятили! Это что, по-вашему, чаропеснь?
Сквилл состроил рожу, а Ниина отмахнулась – она мучительно сочиняла новый куплет.
– Че ты от нас хочешь, чувак? И так жилы рвем.
На полу зашевелились куски стекла и металла. Они отрастили сияющие крылья, взмыли и бесстрашно ринулись на приближающегося бульбыка. Одни отскакивали, не причинив ему вреда, и бились в судорогах на полу, другие превращались в пыль под громадными копытами.
В воздух поднялся даже изуродованный стол. Кожистые изумрудные крылья вознесли его к потолку, и оттуда он метко спикировал на голову монстра. Тварь поменьше непременно откинула бы копыта, но Берсеркер лишь присел, а затем ухватил алмазной твердости зубами заколдованный предмет меблировки. Трогательно посучив ножками, стол успокоился навсегда.
– Сдавайтесь! – кричал сверху Драу. – Берсеркера вашими простенькими мелодиями не одолеть! Его защищает всеобъемлющая вуаль невежества! Он несведущ в колдовстве, он не понимает чаропения, он не постиг даже азов чудотворства, и, следовательно, против него эти средства бессильны. Это просто гора мускулов с зубами и рогами. Только мой голос способен проникнуть сквозь толстую кость и добраться до сокрытого под нею умишка.
Выдры запели другую песню. Над полом заклубилась эфемерная шипучая дымка – очевидно, она стремилась закрыть твари обзор, но бульбык лишь чихал и раздраженно мотал башкой.
Банкан носился по комнате с быстротой, которой откровенно завидовала его сообразительность. Да, чаропение не помогало против этого абсолютного оружия Темных, о чем юноша сообщил друзьям.
– Должно помочь. – Ниина лихорадочно придумывала свежие стихи. – У Джон-Тома и Маджа всегда получалось, и у нас получится.
– Я не Джон-Том.
Банкан метнулся вправо. Бульбык тоже прыгал из стороны в сторону, предугадывая его уловки.
– Тогда изобрети че-нибудь такое, до чего твой папаня вовек бы не додумался, – воззвал к нему Сквилл. – А не то нам крышка, клянусь слюнями трубкозуба.
«Легко сказать, – устало подумал Банкан. – Трудно сделать». От изнеможения подкашивались ноги. Пальцы одеревенели, да и у выдр глотки не луженые. Ничто не брало беспощадного монстра. Одно движение кошмарных челюстей – и юноша превратится в кровавый фарш.
В голове забрезжили стихи, и он приободрился. Однажды это уже сработало. И хотя в чаропении повторяться рискованно, выбора нет. Да и что они теряют?
Ниина выслушала и, стараясь уследить одновременно за ним и за хищной горой мяса с зубами, проговорила:
– Бансик, ты уж прости меня за предубежденность, но разве сейчас подходящее время для детской болтовни? Нам нужна сила, нам нужна мощь, нам нужно…
– Нам нужно что-то принципиально иное, и в этом твой брат совершенно прав. Помнишь собачью песенку, ту, которой на болоте от гончих отбились? В ней точно есть сила, надо только спеть ее по-другому. – Он все пятился, а стена была совсем близка, и близок был монстр. Банкан уже представлял, как брыкается и корчится на его внушительных рогах. – Я начинаю, а вы со Сквилом подхватываете.
Внимательно слушайте и…
С ревом, от которого со свода посыпалась известка, бульбык опустил голову и атаковал.
– Врассыпную!
Банкан кинулся вправо. Рога врезались в каменную стену, зубы пронзили воздух там, где он стоял долю секунды назад. Для своих габаритов чудовище было чрезвычайно подвижным. Оно отпрянуло в сторону, чтобы отрезать Банкану путь. Бульбык уже понял, что его жертва в ловушке. На сей раз он даже не потрудился опустить рога.
Издалека донесся крик Виза. Птица уговаривала Снугенхатта подняться на ноги, но тот упорно не приходил в себя. Теперь все зависело от Банкана и выдр. И юноша дрожащим голосом затянул песенку, которую выучил в детстве, песенку, которая недавно так здорово помогла ему и его товарищам. Только… на этот раз слова звучали иначе. Даже ему они казались слезливо-приторными.
Расчет строился на том, что Сквилл с Нииной соображают так же быстро, как бегают. Близнецы уже пели эту песню, и теперь им будет легко переделать простенький текст.
Равнодушный к музыке, бульбык смотрел то на человека, то на выдр и решал, с кем покончить в первую очередь.
Банкан, слушая близнецов, был вынужден признать: им удавалось вкладывать в пение истинные чувства. На этот раз песенка была полна пафоса и сожаления, печали и боли. Он заиграл медленнее, они запели спокойнее, и вместе им удалось создать ауру неизбывной тоски, и тоска эта вскоре заполнила все помещение.
В крипте не появились светящиеся облака, но дуара пульсировала густой темной синью, и та великолепно подчеркивала музыку, которую Банкан искусно извлекал из двух наборов струн.
До чего же она, до чего же она,
До чего же она, эта крошка в окошке, печальна!
Ей, невинной, рога и копыта достались случайно,
И теперь угасает она совершенно одна.
Кто ей косточку бросит, кто скажет: «К ноге!» или «Стойку!»?
Кто подсядет к бедняжке за столик, предложит вина?
Кто захочет хотя бы вульгарно втащить ее в койку,
Если взвизгнет при виде ее даже сам сатана?
До чего, до чего, до чего же несчастна она!
Чаропеснь была полна гнева (в конце концов, это же рэп), но еще – одиночества и томления, тоски по душевному покою, так давно утраченному невинной жертвой Темных. В песне сквозила ностальгия по забытым, задавленным мечтам. Снугенхатт, уже поднявшийся на ноги, сразу угодил в гармоничные сети меланхолии, сплетенные Банканом и выдрами. Как и все остальные в радиусе слышимости. Даже кое-кто из монахов невольно поддался сожалениям о былом.
Банкан играл, обильно потел и смотрел в пылающие глаза бульбыка.
Тот вызывающе шагнул вперед… и остановился.
Опали уродливые уши. Твари нипочем были копья, не страшны стрелы, до лампочки – мечи, но от музыки она так просто отмахнуться не могла.
Казалось, яростные глаза тускнели. Из угла могучей пасти выскользнул темно-красный язык – влажный, слюнявый кусок мяса – и повис, едва не касаясь пола.
Зубастая гора опустилась на задние лапы и задышала часто и тяжело.
