— Где кровник? Мальцев где?
— Кровник? — дядя Мувен словно не понял, о ком я спрашиваю. Возможно, он уже забыл о нем. — Он там, там остался… у Ша-Лангма, мертвый…
— Пожертвовали? — усмехнулся я. — А сами не решились к Богу?
— Не получилось, — замороженно повторил дядя. — Все так хорошо шло, и не получилось.
Я подступил на шаг.
— Посмотрите на меня, дядя Мувен.
— Бас… — дядя качнулся ко мне и отпрянул, будто от морового больного. — Ты… Вы не Бастель!
Совиные глаза на круглом, совершенно не Кольваровском лице распахнулись. Нижняя губа дрогнула.
— Вы не Бастель! — выкрикнул он. — Вы похожи…
— Я — Игорь Баневин, — сказал я. — Бастель был убит. Еще в июне, Эррано Жапугой.
— Но кровь…
— Кровь во мне — его. С ма-аленькой примесью.
— С примесью? — Мувен дико посмотрел на меня. — То есть, не чистая?
— Нет.
Саквояж шлепнулся на землю.
— Вы! Вы! — Мувен скрючил пальцы.
— Осторожнее, — я приподнял ствол «Фатр-Рашди». — У меня нет к вам родственных чувств, и я выстрелю, не задумываясь. Вы не ответили на вопрос: зачем?
— Зачем? — Мувен криво улыбнулся. — Затем, что это был шанс! Ах, Бас… Игорь! Когда ты видишь шанс, ты всегда его чувствуешь! Эти клочки бумаги — в них не было ничего. Ничего! Еще один миф, древняя выдумка. Но когда мы с Аски стояли где-то на этом же месте и смотрели… здесь все еще было завалено… я уже думал: вот оно! Шанс. То, что редко кому выпадает в жизни.
— Шанс на справедливость?
Мувен издал горловой звук.
— Не смешите меня! Мне просто не везло. Всю жизнь. Я родился не в той семье, женился не на той женщине, я не люблю ни ее, ни наших детей, все дела, в которых я участвовал, прогорали с безумной скоростью. Даже железнодорожная концессия, представляете? Моя кровь оказалась ничем не примечательной кровью, хотя и с высокими нотками. У меня оказались родственники, которых я возненавидел всей душой — уж им-то в жизни было отмерено сторицей! И долги, долги, долги…
— Довольно душещипательно.
— Вы можете смеяться, но не можете прочувствовать и долю тех испытаний, что выпали мне! И вот у меня появился шанс изменить все, стать новым человеком, а, возможно, даже не человеком, приближенным высшего существа, отряхнуть мир с ботинок…
— Высокопарно.
— Может быть! Когда у тебя много долгов, а еще любишь сгонять партию-другую в «чечетку», поневоле знакомишься с разными людьми. Не всегда приятными. Шнуров был бестия почище меня, но с пунктиком насчет крови. Нашего высококровного брата не любил. На эту тему я его и подцепил. Мол, будет возможность рассчитаться за все. Он мне и с людьми помог, и Ярданникова нашел. Тот сам не свой был от восточных сказок, про храмы да эликсиры разинув рот слушал. Сам меня через кровника уговаривал деньги на экспедицию взять…
— Дальше не интересно, — сказал я.
— Погоди-погоди, — заторопился Мувен. — А кэхе? Ее еще много там, за Хан-Гюли, за Шайтан-Кале. Я один знаю дорогу. У меня карта…
Он присел к саквояжу. Листок заплясал в его пальцах.
— Я перерисовал. Я все перерисовал.
— Хватит.
Мне стало противно его слушать. Я понял — ему кажется, что он не совершил ничего страшного. Просто не преуспел. Еще одна неудача в сплошной череде.
Но было близко, да, близко, еще бы чуть-чуть.
Кажется, Мувен что-то недоброе разглядел в моих глазах.
— Игорь, — подался он ко мне, — мы можем вместе. Можем не оживлять, можем править сами, кэхе позволит…
Жало прихваченного в саквояже скальпеля, прорезав карту, устремилось к моему горлу. Я ждал, я выстрелил раньше.
— И здесь не получилось, — прохрипел Мувен и упал.
Я не помню, сколько простоял, не двигаясь. Все, крутилось в голове, все.
Затем я нашел лошадей, подвез к щели склепа несколько бревен, тело Мувена положил поверх, присыпал щепой и запалил.
Огонь разгорелся быстро.
Письмо лежало на серебряном подносе, который держал камердинер, навязанный Бутурлиным, новым начальником Тайной Службы.
Неделю назад приведенный к правлению молодой человек с легким пушком над верхней губой и глазами, которые многие прозвали «оловянными», остановил ладонь. Она повисла над подносом, пальцы чуть дрогнули.
— Вы читали?
Камердинер мотнул головой.
— Нет, государь. Перлюстрировали в Тайной.
— Ясно.
Письмо было на грубой, сложенной треугольным конвертом бумаге. Император отметил, что так обычно принято у военных.
— Что с волнениями? — произнес он, разглядывая загнутый бумажный уголок.
— Несколько поджогов, ночная стрельба в Брокбарде, студиозусы гематологического приняли манифест «О равенстве крови». В целом, ничего серьезного. Паникеров тоже привели в чувство. Некоторым приписали домашний арест.
— Усадьба Кольваро?
— Там следователи. Все оцеплено двумя пехотными ротами. Трупы потихоньку выдаются родственникам, но под контроль крови.
— Да, это правильно.
Молодой император взял письмо, развернул и подошел к окну, за которым сквозь облетающие березы проглядывала дворцовая площадь.
«Государь-император! — прочитал он. — Меня Вы не знаете, и, пожалуй, я хотел бы остаться неизвестным. Дело здесь даже не в каких-то моих личных соображениях, а в заботе о государственной безопасности. Я в курсе расследования господ Терста, Сагадеева и Кольваро и располагаю знанием его результатов.
Именно поэтому не желаю раскрывать себя.
Могу Вас все же заверить, что организатор убийств найден и казнен. К сожалению, Вам придется поверить мне на слово. Ни тело, ни улики я предъявить не могу. С другой стороны, доказательством моих слов может послужить время, в течение которого уже не случится новых покушений.
Осмелюсь просить Вас в силу особой опасности распространения информации о расследовании не давать ход новому дознанию и произвести зачистку памяти кровью следующим лицам: Аски Кольваро, его распорядителю Олефу Террийяру, левернскому аптекарю Йожефу Чичке, Диего Гебризу и имевшим тесное касательство полицейским и агентам Тайной Службы. Более мне сообщить Вам нечего. Откланиваюсь, верный Ваш слуга».
Подписи не было, но красным карандашом стояла ремарка Бутурлина: «Согласен» с росписью. Молодой император не сразу понял, с чем согласен начальник Тайной Службы, от этого покраснел, постоял, постукивая костяшками пальцев по подоконнику, затем обернулся:
— Э-э…
— Соколин, государь, — подступил камердинер.
— Да, я помню, — кивнул молодой человек. — Перо и чернильницу, сургуч и мой оттиск.
Он долго выводил под «Согласен» свое вычурное «Утверждаю», подписывался, закручивая виньетки, и ставил на накапанном сургуче оттиск со стальным деревом.
