Вот так Эрика Анна – которой едва-едва исполнилось восемнадцать – попала в ловушку. Конечно, сделавшись фрау Хильшер, она получила доступ ко всем секретам исторического общества. Конечно, отец Анны (в союзе со своим зятем, который был старше его по возрасту), стал одной из самых влиятельных в этом обществе фигур. Но жизнь самой Анны закончилось в тот момент, когда она под руку с мужем вышла из мюнхенской ратуши. Что бы ни происходило с ней дальше, всё это было во имя и для будущей великой организации.
Еще в конце 20-х годов Аннин отец придумал название: Наследие предков. Официальным же оно сделалось в 1933-м – когда в Мюнхене прошла выставка исторических и археологических материалов, называвшаяся так. Впрочем, лишь единицы знали, что Ahnenerbe – это нечто большее, чем клуб историков-германистов.
А в начале 1934 года до учредителей новой организации дошли слухи, что в Советской России, на Лубянке, давно уже действует схожий проект – о котором не было известно ничего, кроме его названия: «Ярополк».
– И ты замыслила сбежать от мужа, – констатировал Коля. – Отыскала удобный предлог. Ты родилась в Москве, ты великолепно владеешь русским языком, в тебе никто на свете не заподозрил бы немку. Кого и посылать с разведывательной миссией, как не тебя? Мне только интересно: как твой отец и твой муж допустили, чтобы ты пошла на такое?
Анна хмыкнула.
– Думаешь, я для них важнее, чем их организация? Потому-то у меня и нет желания возвращаться назад.
– Ты и не вернешься, – сказал Николай. – Тебя все считают погибшей. Новые документы я для тебя раздобуду. Никто тебя не отыщет. Но только… – Он замялся.
«Ты думаешь, насколько искренне мое желание не возвращаться?» – хотела было спросить Анна, но Скрябин уже закончил свою фразу:
– …только есть один человек, который может выдать тебя агентам Аненербе. Я считал, что он погиб, но ошибся.
– Стебельков, – мгновенно сообразила Анна.
Четвертью часа позже они стояли на полутемной улице, возле телефонной будки. Анна впервые за две недели вышла на воздух, и у неё слегка кружилась голова.
– Вот номер телефона, – сказал Николай. – Звони, его наверняка позовут. Скажи, что готова вступить в переговоры, но только вести их буду я. Пусть он назначит мне встречу.
– Он один раз уже чуть не убил тебя, – напомнила Анна.
– А ты скажи ему: если со мной что-нибудь случится, твоя организация воспримет это как знак предательства с его стороны.
– Ну, ладно… – Красавица стала набирать номер.
Разговор длился минут пять, и бо́льшую часть этого времени молодая женщина дожидалась, пока Стебелькова позовут к телефону.
– Он назначил встречу… – произнесла она, когда повесила трубку, а затем сказала, где именно чекист пожелал встретиться с Николаем.
– Где-где? – переспросил Скрябин, решив, что ослышался.
25–26 июля 1935 года.
Пятница и суббота
Коле предстояло добираться до места встречи пешком: в пять утра (такое время выбрал капитан госбезопасности) никакой транспорт еще не работал. Но, по крайней мере, Скрябину было идти относительно недалеко: прямиком до Садового кольца, где находился вход в Московский зоопарк. А как, спрашивается, сам Стебельков думал туда добираться из больницы имени Семашко – от самого Лосиного острова? Тем непонятнее был Коле выбор Ивана Тимофеевича.
Перебраться через ограду зоопарка и проникнуть на его территорию юноше удалось без труда и отыскать конечную точку своего путешествия – вольер с белыми медведями – тоже. Либо у Стебелькова было редкое чувство юмора, либо он собирался по окончании беседы скормить Николая полярным хищникам.
Медведей, впрочем, пока не было видно; похоже, они дремали в пещерке, устроенной для них возле бассейна.
Очевидно, его прихода дожидались заранее. Скрябин только-только успел встать у решетки вольера, когда увидел – не Стебелькова, нет: по дорожке зоопарка к нему быстро шла девушка лет семнадцати на вид.
Если и могло какое-то событие ошеломить Николая, то именно оно теперь произошло.
– Настя… – произнес он, не веря собственным глазам.
Его бывшая нянька ничуть не изменилась за минувшие двенадцать лет – точь-в-точь как Григорий Ильич Семенов. Впрочем, кое-что было в ней не так, как в покойном комиссаре госбезопасности; Коля тотчас понял это, и понимание, похоже, отобразилось у него на лице. Поскольку, едва приблизившись к нему, даже не произнеся слов приветствия, бывшая его няня со злобой выговорила:
– Ну что, уже догадался?..
И Коля понял, почему она отреклась от самой себя около двух недель тому назад – когда он позвонил ей: жене покойного кинооператора, ставшего лубянским призраком. Тогда у Скрябина на миг возникла мысль, что Настю (Тасю – как назвал ее призрак) чудом спасли, но она не хочет видеться с ним из-за того, что на ее теле остались следы давних ожогов. Но мысль это мгновенно же была им отринута: в том, что Настя умерла, он был уверен так же твердо, как в том, что сам он выжил.
И теперь никаких рубцов и шрамов он у девушки не увидел. Кожа ее была чистой и свежей. Вот только с ног до головы Настю укрывал явственно зримый для Николая черный кокон: аура мертвого человека.
– Твоя бабка так и сказала: ты сразу увидишь, – произнесла Настя. – Потому и не разрешила мне встретиться с тобой до того, как отослала меня в Москву. Зря ты позвонил мне, ох, зря…
– Я не понимаю, – прошептал Коля; он забыл о том, что вот-вот должен явиться Стебельков, не подумал, как Настя узнала о месте их встречи – все его мысли были теперь о другом, – ты выжила или… нет?
– А ты сам как думаешь?
Бывшая няня подошла к нему вплотную, и на близком расстоянии ее черная аура стала почти незаметной. Коле показалось даже, что Настя – самый обычный человек. Не удержавшись, он взял ее за руку; рука была теплой, только девушка сразу вырвала ее.
– Какой же обряд она совершила над тобой? – всё тем шепотом произнес Николай.
– Это надо было бы спросить у самой ведьмы. Только говорят, она прошлой зимой утопилась?
– Говорят… – эхом отозвался Коля, но Настя его не слушала.
– Когда я очнулась тогда, двенадцать лет назад, – сказала она, – то не поняла поначалу, в чем дело…
Этого места Колина няня никогда прежде не видела. Изнутри оно походило то ли на крестьянскую избу, то ли на охотничий домик. Мебели вокруг почти не было: какие-то лавки, полки, пучки засушенных трав по углам, а в центре большой комнаты (горницы – Настя по-деревенски нарекла ее так) стоял стол из оструганных досок. На этом столе девушка теперь лежала – без всякой одежды, зато сплошь усыпанная цветами: от простых одуванчиков до каких-то диковинных соцветий, которым Настя и названия не знала.
