– Когда я очнулась тогда, двенадцать лет назад, – сказала она, – то не поняла поначалу, в чем дело…
Этого места Колина няня никогда прежде не видела. Изнутри оно походило то ли на крестьянскую избу, то ли на охотничий домик. Мебели вокруг почти не было: какие-то лавки, полки, пучки засушенных трав по углам, а в центре большой комнаты (горницы – Настя по-деревенски нарекла ее так) стоял стол из оструганных досок. На этом столе девушка теперь лежала – без всякой одежды, зато сплошь усыпанная цветами: от простых одуванчиков до каких-то диковинных соцветий, которым Настя и названия не знала.
Первой ее мыслью было: на стол только покойников кладут, а второй – как же я попала сюда? Сперва она не заметила присутствия Вероники Александровны, и когда та заговорила, девушка вздрогнула, попыталась прикрыться руками, так что часть цветов свалилась на пол. И только тогда Настя обнаружила, что на ее коже нет и следа тех страшных ожогов, которые она получила.
– Очнулась, Настенька? – вопросила Колина бабушка, и на лице ее отобразилась хищная радость.
До последнего момента она не была уверена, что добьется результата. Прежде она проделывала нечто подобное только один раз: с котом Вальмоном; да и то – Вальмон был хоть и при смерти, но жив, когда она совершала над ним обряд. Бабушка и внук – они стоили друг друга!
Вероника Александровна стояла у изголовья стола, и, чтобы видеть ее, Насте пришлось запрокинуть голову. На пожилой даме был поразительный наряд: она облачилась в длинную домотканую рубаху, ничем не препоясанную, расшитую бисером и разноцветными нитками. Узоры выглядели изрядно выцветшими, словно наряду этому было уже много десятков лет. Черные волосы женщины – густые, без малейших признаков седины, – были распущены по плечам, и на них тускло поблескивал широкий золотой обруч, напоминавший корону.
– Где мы? – только и спросила Настя, закашлялась и выплюнула цветок: малиново-розовый чертополох; он должен был бы исколоть ей весь рот, но повреждений от колючек она не ощущала. – И сколько я была без сознания?
– Что ты помнишь? – вместо ответа произнесла Вероника Александровна, всматриваясь в ее лицо.
– Я помню только, как потеряла сознание в ванной. И еще помню, что вся была в ожогах, а теперь их нет. Значит, они уже успели зажить? Так сколько же времени с тех пор прошло?
Колина бабушка помолчала, затем обошла Настю справа и встала сбоку от стола. Ни подняться, ни одеться она девушке не предлагала.
– Ты впустила сотрудников ГПУ в мою квартиру вчера днем, – сказала Вероника Александровна, но прозвучало это совсем не как ответ на вопрос Насти – как обвинение.
– Вчера днем… – эхом повторила девушка, она потом вдруг резко села на струганых досках стола. – Но как же тогда?.. Это всё мне снится? Я сплю?
– Ты не спишь, – заверила ее Вероника Александровна, – вчера ты умерла. Однако при желании смерть можно обмануть, а вот меня – нет. Так что лучше говори правду: как ГПУ узнало про Колюшку?
Настя заплакала, но слезы из глаз у неё не потекли.
– Она только для того и оживила меня, чтобы допросить, – сказала Настя.
– Я знаю про тебя и Григория Ильича, – быстро произнес Николай: бабушка несколько лет назад рассказала ему о любовной связи между ними, полагая, очевидно, что это известие принесет ему облегчение. – Но ты ни в чем не виновата. Семенов просто обвел тебя вокруг пальца.
– Ах, так я не виновата?! – Настя почти взвизгнула, и лицо ее – такое юное и милое – сделалось хуже ведьмовского лика. – Ты еще скажи, что прощаешь меня. А я в ответ скажу, что прощаю твою чертову бабку. Ведь это по ее милости я теперь не могу умереть, не чувствую боли. Что с того, что я больше не человек, что мой муж нашел себе другую через полгода после свадьбы?.. Зато я хожу по земле! И люди думают, что я – такая же, как все прочие!
Она начала рыдать, но, как и много лет назад – без слез. Коля понятия не имел, что ему делать и что говорить. Чем было утешить ее? Сказать, что Вероника Хантингтон и с ним вела свои игры? Что она открыла ему, где и когда найти Григория Ильича, но ни слова не сказала о грядущей авиакатастрофе, хотя явно догадывалась о ней? Если б даже Николай это сказал, что изменилось бы для Насти – злосчастного существа, слишком похожего на человека, чтобы именоваться кадавром, но с черной аурой мертвеца?
Однако Настя успокоилась сама – внезапно. Ее рыдания словно отрезало.
– Иван Тимофеевич, выходи! – крикнула она, обернувшись.
Николай дернулся, словно от пощечины; мгновенно ситуация для него прояснилась.
Из-за соседнего вольера вышел облаченный в больничную пижаму мужчина. Скрябин настолько был уверен, что Стебельков будет один, что в первый миг ему показалось: за минувшие полтора дня капитан госбезопасности безобразно растолстел, расплылся, как будто у него вдруг открылась водянка. И лишь потом до Николая дошло: людей в больничных пижамах было двое. Стебельков толкал перед собой припадавшего на правую ногу Мишу Кедрова, обхватив его рукой за шею.
На лице Стебелькова – хоть его явно отмывали, вероятно, даже оттирали скипидаром, – по-прежнему сохранились следы красной масляной краски. Той самой, ведра с которой находились на малярной люльке, куда капитан госбезопасности упал с крыши. А только потом – уже вместе с нею – упал на землю. Та гражданочка, которая зашлась воплем при виде Ивана Тимофеевича, просто не разобралась в ситуации. Ей погрезилось, что с мужчины, лежащего на земле, кто-то начисто содрал всю кожу и оставил его, окровавленного, умирать. Однако Стебельков, которого подоспевшие наркомвнудельцы отвезли в больницу имени Семашко, ухитрился при падении с высоты четвертого этажа отделаться одними ушибами.
И надо же было такому случиться, что в этой же больнице оказался Миша Кедров!
– Я сидел в своей палате, как ты велел! – выкрикнул Миша – смущенно, словно в чем-то провинился перед Николаем. – А сегодня ни свет ни заря явилась она, – кивок в сторону Насти, – сказала: нужно идти на процедуры. Я и пошел. А она вкатила мне какой-то укол… Я вырубился, а очнулся уже в санитарной машине, по дороге сюда.
– Всё сказал? – поинтересовался Стебельков, только ухмылявшийся во время Мишиной тирады.
Отвернувшись от Стебелькова и от Миши, словно их здесь не было вовсе, Коля обратился к своей бывшей няне:
– Так значит, ты стала врачом?
– Издеваешься? – Настя изобразила смех. – Я – сиделка в больнице, дерьмо за всеми выгребаю. А позавчера к нам привезли его, – она ткнула пальцем в Стебелькова, – на милицейской машине. И я слышала, как он говорил милиционерам: Скрябин, Кедров. Ну, а когда через несколько часов и сам Кедров у нас появился, я решила: это – знак свыше.
