— Света, — повторяет она настойчивее, потому что я молчу. Приходится отреагировать:
— Что?
— Зря… извини. Мы зря всё это затеяли.
Не могу поверить ушам. Подо мной с новой силой вскипает волна, вода радостно бурлит между бетонными брусками, точно ждала паузы в разговоре.
— Я ведь тебя немного обманула, — говорит Настя извиняющимся тоном. — Поговорила с Ёзге и… ещё кое с кем заранее.
— Поговорила, ну хорошо, — я прижимаю к себе бутылку. В голове чуть звенит, в глазах плывут огни. Я не боюсь, я смогу прыгнуть пьяная, ушибленная по голове, даже в почти бессознательном состоянии. Но мне совсем не хочется слушать то, что скажет Настя.
— И пришла к выводу, что мне не нужно знать правду такой ценой.
Ха-ха. Кто же из них её просветил? Или сама догадалась?
— Мы тут встречались недавно, — продолжает Тео. Настя. Эта женщина, чтоб её черти взяли. — Я, Елена, Ёзге… Встретились у Олеськи, хотя она орала, как потерпевшая, — Настя чуть усмехается.
— А что так? — я придерживаю бутылку, чтобы не уронить, поворачиваюсь к собеседнице. Она сидит, уперев локти в колени, подперев ладонями щёки. Смотрит на море, на огни.
— Ну, ты будто не в курсе. У неё ПДР на днях, скоро второго родит.
— А, — и правда. Вроде бы даже я об этом знала, но… не придавала значения? Как обычно. Не моё дело же. Не имеет ко мне отношения.
— Одним словом, мы встретились и свели воедино всё, о чём ты разговаривала с каждой из нас.
— Как умно, — говорю я, сама не очень понимая своё настроение.
— Пришлось тряхнуть математикой, — хмыкнула Настя. — Но раз уж ты разобралась, то мы и подавно.
— Молодцы, — я всё ещё силюсь понять, как на это реагировать, но выходит, что — никак. Мне должно быть обидно, что они раскололи мой замысел? Но я не чувствую даже досады.
— Всё-таки, ты так мне и не простила ту попытку, — говорит Настя.
— Не то чтобы не простила… — ну вот как ей объяснить? Можно прощать или не прощать за обман, за измену, за нанесение побоев, наконец. Можно ли простить за то, что тебя выкинули из жизни? Сделали парией, вечным беглецом, человеком без дома, корней и надежды?
— Мы кое-что придумали, — говорит Настя. — Мы провели переговоры. Ты знаешь, британки сейчас готовят проект нового соглашения. Тебе больше не надо будет скрываться. Сможешь осесть где-то, жить нормально, сотрудничать с их научной группой. Это всё пока, кончено, очень закрытая информация, но что я тебе точно могу сказать — они в тебе заинтересованы. Ну и художества свои сможешь продвигать.
«Художества». Вот гадина. Я встаю. Настя тоже поднимается и успевает поймать меня за футболку.
— Да погоди! Ну, извини, неудачно выразилась. Господи, да что ты за человек такой!
— Что я за человек? — я нахожу в окружающей темноте блеск её глаз, с некоторым трудом фокусируюсь на этих влажных отблесках. — А ты сама подумай, что я за человек. Последние десять лет я нигде не жила дольше месяца. Не осмеливалась брать заказы у одних и тех же людей больше двух раз. Не заводила отношения. Я даже кота не могу завести, — я почувствовала, что меня покачивает. — И никто из вас… вы все просто согласились. Удобно же, да? Профит свой с меня поимели… А я просто хотела — со всеми…
— А теперь сможешь, — сказала Настя.
— Что? — она сбила меня с толку.
— Сможешь кота завести, — повторила Настя. — Жить, где захочешь. Работать с кем захочешь. Отношения… и вот это, со всеми…
Я всего на мгновение утратила самоконтроль. Настя успела вцепиться в моё плечо и силой усадить на бетон, но пустая бутылка ускользнула из моих пальцев и смачно хряпнулась где-то внизу.
— Вот чёрт, — сказала я с искренней досадой, — стекло в море — это нехорошо.
— Да хер с ним, — ответила Настя, и я с удивлением поняла, что у неё голос дрожит. Она что, за меня переживает?
— Света, — вцепилась мне в плечо, в руку, тряхнула немного. — Не надо билетов в один конец. Мы перед тобой виноваты, конечно. У каждой была своя обида, и мы тянули так долго. Ленка всё своего Али ненаглядного не могла простить. Ёзге обиделась, что ты Соню в живых оставила. То есть, не ты, но…
— Я, — киваю, хотя в темноте этого почти не видно, — Без меня замки бы её сожрали полностью.
— В общем, мы все как бы считали, что во всём ты виновата. И… вроде как поделом.
Она наконец осторожно меня отпускает. Садится рядом и говорит осторожно:
— Ещё же не конец жизни, правда? Необязательно вот так…
— У вас не конец, — отвечаю я. — А у меня последнее время всё сильнее чувство, что я чужая… на этом празднике жизни.
Настя молчит, ищет слова, интересно, найдёт ли. Наконец решается:
— Ну какая же ты нам чужая. Ты — наша. Своя. Знаешь… в семье…
— Не без урода, — охотно подсказываю я. Настя рассерженно выдыхает:
— Уф, да нет же! Я хотела сказать, в семье всякое бывает, но всё равно — свои. Хоть бесит тебя человек до искр из глаз, но ты его всё равно не бросишь. Мы тебя не бросим. Теперь у нас есть возможность тебе помочь. — она хмыкает и неловко добавляет:
— Раз уж мирового монстра из тебя не вышло.
Мы сидим несколько секунд молча, а потом начинаем хихикать. Фыркаем, выпускаем воздух через сжатые губы, быстро вдыхаем и выдыхаем, и наконец, не выдержав, закатываемся самым настоящим хохотом.
Через несколько минут, вытирая с лица слёзы и шмыгая носом, я впервые осторожно думаю, что, возможно, это праздник больше не будет таким уж чужим.
