12. Песня Надежды
Маленькое войско вновь двигалось вперёд по Старой дороге. В целости сохранилась одна-единственная повозка – в основном благодаря тому, что маронг действительно не горел. Огонь жадно лизал резные красноватые бортики, но уцепиться за них так и не смог. Теперь в повозке, по непререкаемому распоряжению кнесинки, устроили раненых. Приданое, ту часть, что удалось спасти, перегрузили на лошадей. Будь вокруг по-прежнему, как до Ключинки, дружественная страна, покалеченных вполне можно было бы оставить в любой придорожной деревне. Людям кнесинки всюду с радостью предоставили бы и уход, и защиту. А по зимнему пути в самый Галирад отвезли бы. Здесь, за Сивуром, на дружбу местных жителей надеяться не приходилось.
Если они вообще были здесь – жители.
Государь Глузд, недавно путешествовавший в Велимор, и туда и обратно проезжал по Новой дороге. А здешними местами дальше Кайеранских трясин не забирались ни Эртан, ни даже её дедушка. Воительница сумела припомнить лишь смутные слухи о лесных племенах, вроде бы приходившихся луговым вельхам дальней роднёй. Только родство это, по её словам, было таково, что мало кто стал бы им гордиться. Коли уж лесной клан, избравший спокойное уединение зелёных крепей, заработал малопочтенную кличку «болотного», то здешний народец, если, конечно, он вправду был ростком от вельхского корня, следовало бы назвать самое ласковое трясинным. Другое дело, Эртан не хотела ни на кого попусту наговаривать и зря хаять тех, кого ни разу в глаза не видала.
Воительница говорила медленно, почти не раскрывая глаз и то и дело останавливаясь передохнуть. Иллад вообще не советовал ей разговаривать, но она не слушала. Она полулежала в повозке, схваченная поперёк груди широкой повязкой. Как ни бережно правила конём старая Хайгал, время от времени колесо неизбежно наезжало на камень или попадало в колдобину. Тогда Эртан молча серела, стискивая зубы. Раненые мужчины время от времени беззлобно препирались, споря, чья очередь устраиваться подле неё.
– Может, я тоже кое-что слышал про здешний народ, – проговорил Волкодав. Он оберегал подстреленного разбойниками Серка и вёл жеребца в поводу, благо поезд и так двигался со скоростью пешехода. – От одного торговца, – продолжал венн. – Те люди вышли к дороге, и он предложил им на продажу горшки. Они только плюнули: лепка, мол, не прародительская. Купец так понял, у них если что не принято, значит, не от Светлых Богов. Он называл их харюками. А те или не те, сам я не знаю.
– Харюки, – задумчиво отозвалась кнесинка. – По-веннски это, кажется, значит «угрюмцы»?
Она тоже шагала пешком, хотя Снежинка в битве не пострадала. Волкодав сильно подозревал, что кнесинка хотела разделить с пешими ратниками их тяготы и тем самым уважить простых походников, спасших ей жизнь.
Что касается Лучезара – он больше не уговаривал «сестру» держаться поближе к дружине. Он считал себя горько и несправедливо обиженным и обиду свою всячески подчёркивал. Как и намерение по-прежнему служить кнесинке и защищать её, невзирая ни на что. Его люди ставили лагерь в виду остальных, но не рядом. И во время переходов держались так же: вблизи, но особняком. Со скорбным достоинством ни за что ни про что впавших в немилость. Волкодав видел, что кнесинку чем дальше, тем сильнее мучила совесть. По его мнению, совершенно напрасно.
Шли третьи или четвёртые сутки с тех пор, как они, с честью похоронив павших, покинули Кайераны. Уже близок был полдневный привал, когда кнесинка Елень, внезапно на что-то решившись, взяла телохранителя за руку и заставила отойти от повозки, чтобы никто не услышал.
– Мы все были неправы, – понизив голос, сказала она Волкодаву. – Лучезар – что уговорил меня ехать Старой дорогой. Я – больше всех, потому что послушалась… если бы не послушалась, никто не погиб бы, ведь так?.. – Голос кнесинки дрожал, она пыталась говорить твёрдо, но он-то видел, что Елень Глуздовна была готова заплакать. – И ты был неправ, – продолжала она. – Зря ты ударил Лучезара. Почему ты так не любишь его? Ну, норов у него не мёд, но уж… Он родич мне…
Волкодав тоскливо посмотрел вокруг и ничего не ответил. А что тут отвечать.
– Молчишь, – вздохнула кнесинка. – Я же вот признаю, что зря здесь поехала… – И сердито вскинула на него глаза. – Правду говорят о тебе: ловок драться, так и думаешь, что кругом прав!
– Я не бил боярина, госпожа, – мрачно сказал Волкодав.
– А то я не видела!
Венн кивнул:
– Не видела, госпожа.
Кнесинка молчала какое-то время, покусывая губу, и Волкодав молился про себя, чтобы она прекратила этот тягостный для него разговор. Но на Око Богов как раз набежало белое облачко, и, наверное, именно потому его молитва так и пропала впустую.
– Мне говорили, – вновь начала девушка, – что ты ни разу не обратился к боярину, только через кого-то. Да я и сама не глухая. Ты венн: значит, всё это не просто так. Вы стали ссориться сразу, как только я тебя наняла. Вы оба мне служите, я вам обоим верить должна… а вы съесть друг друга готовы. Почему?
Мысленно Волкодав выругался, а вслух сказал:
– Не стоит об этом говорить, госпожа.
Она отрезала:
– Стоит! Я ведь тогда выбрала не его, хоть он мне и родственник! Должна я после этого хотя бы знать, что у тебя на уме?
«Государыня, – мог бы сказать кнесинке Волкодав. – Меня все твои витязи и бояре, сколько их есть, по первости проглотить были рады. Только Правый, когда понял, что я вместо пса при тебе, всё мне простил. А Левый ещё пуще из шкуры полез, чтобы меня избыть. Канаона и Плишку, ухорезов своих, в телохранители сватал… Почему? Ведь не дураком родился?.. Когда через Сивур переправлялись, мне чуть глотку не грыз, чтобы тебя на первом пароме отправить. Сказать тебе, кнесинка, кого велиморцы на том берегу под ёлкой ущучили?.. А Старая дорога? Нашёл времечко против нечисти исполчаться, сестру везя к жениху. И когда те полезли, куда его молодцы подевались, хотел бы я знать? Не многовато ли, госпожа? А теперь сама подумай: кто в Галираде первая невеста после тебя? Ну-ка, если с тобой… – тьфу, тьфу, тьфу! – …кого с Людоедовым сынком мигом окрутят, чтоб зла не держал?.. Правильно: Варушку-красавицу, Лучезара свет Лугинича сестрицу тупоумненькую…»
Вот сколько всякого разного мог бы вывалить кнесинке Волкодав. Вполне возможно, избавляя тем самым себя и её от множества зол. Венну легче было бы откусить себе язык. Он сказал только:
– Я здесь тебя стеречь, госпожа. А не на родственников наушничать.
Ветерок шевелил его волосы, которые он только что впервые заплёл после сражения обычным порядком.
Кнесинка поняла, что не выжмет из него больше ни слова. И сникла, чуть не расплакавшись от бессильной досады. В свои семнадцать лет она умела разговаривать на торгу с шумливым галирадским народом и убеждать сивогривых упрямых мужей, годившихся ей в деды. С одним Волкодавом у неё получалось в точности по присловью о косе, нашедшей на камень. С той существенной разницей, что «камня» этого до смерти боялась вся её свита. Кто в открытую, кто тайно. Сама кнесинка успела понять: если венн принял решение, уговаривать его бесполезно. Приказывать – тоже. А иногда и расспрашивать, почему так, а не этак. Вот и решил бы, с какой-то детской обидой вдруг подумала кнесинка. Раз и навсегда. За себя и за меня. За нас двоих. Так ведь не хочешь…
Возвращаясь вместе с нею к повозке, Волкодав обратил внимание на конного отрока, быстрой рысью скакавшего от головы обоза. Кроме Лучезаровичей верхами ездили только дозорные, которых высылали в стороны и вперёд. Волкодав отметил, как сразу насторожились, подобрались братья Лихие. Их дело молодое, страсть хочется кнесинку хоть от чего-нибудь, а защитить. Сам он не слишком обеспокоился, увидя дозорного. Обнаружься на дороге что-нибудь вправду опасное, молодой воин, надобно думать, иначе нёс бы недобрую весть. Волкодав видел, как поворачивались к нему мерно топавшие ратники, о чём-то спрашивали. Юноша в ответ махал рукой, успокаивал. Ратники замедляли шаг.
