Хурру долго молчал.
— Не знаю, — сказал он наконец.
* * *
Мертвые города Побережья смотрели на заходящее солнце. А может быть, это солнце смотрело на опустевшие города.
Здесь ничего не было разрушено. Не было пожаров и погромов, убийств и грабежей. Жители просто погасили очаги, затворили ставни и ушли. Остальное человечество, отвлеченное своими тревогами и страстями, не успело заметить — куда?
В городах властвовали кошки и чайки. Собаки и лошади тоже ушли со своими старшими друзьями.
На пристани в Нараэто к сигнальной мачте был приколот листок бумаги. Так оставляют записку другу на двери дома. Рядом стояла детская оградка на колесиках. В таких оградках самых маленьких детей учат делать первые шаги, держась за прутики. Оградка, конечно, была пуста.
Горбоносая чайка протяжно вскрикнула и спланировала на плиты набережной. Гордая тощая кошка презрительно отвернулась, хоть и была голодна. Они с чайкой были, пожалуй, равны по силе, но драться никому не хотелось. Кошка рассчитывала поискать рыбу, выброшенную на берег волнами. Чайка добывала рыбу прямо из волн.
Ветер шевельнул листок, и тот едва слышно зашелестел. Кошка нервно обернулась, поняла, в чем дело, встала и независимо ушла вдоль берега, покачивая рыжими бедрами. Чайка склонила голову набок и подошла поближе, словно желая прочитать записку, оставленную неизвестно для кого.
На листке было написано:
«Солнце над морем!
Тихо и чуточку страшно.»
И все.
Чайка недоуменно крикнула, взмахнула крыльями и улетела.
* * *
Инге Халлетон работал не покладая рук. Он был смертельно оскорблен тем, что его бросили. Ведь он клялся никогда больше не прикасаться к мертвым конструкциям! Клялся всю жизнь бороться с механистикой!
Но его оставили, бросили, предали! И теперь он, сцепив зубы, работал в совершенно пустой алхимической лаборатории. Он понял, что энергии Смерти может противостоять только энергия Жизни. Он поклялся еще раз, поклялся самому себе — он высвободит непревзойденную Силу Жизни, станет сильнее, стократ сильнее, и догонит ушедших у самого края Рассвета!
Он неплохо разбирался в алхимии неживого, но алхимию жизни изрядно запустил. Теперь преподавателей рядом не было, и во многом приходилось разбираться самостоятельно. А Великую Алхимию, умение творить саму Жизнь, семикурсники вообще еще не проходили. Эту часть Искусства изучали аспиранты, и то не все, а особенно интересующиеся.
У него получалось неплохо. Он правильно догадался, как следует омыливать жиры, и теперь работал с азотной кислотой, принцессой кислот. Королева-плавиковая упорно не желала его слушаться.
К сожалению, рядом не было преподавателей. И мудрого сана Хурру уже несколько дней не было в Умбрете. И никто не предложил Инге Халлетону найти на полках и почитать полезную книгу «Реторсирующие соединения и деграданты». И о многих заведомо неверных направлениях научной мысли, перечисленных в этой книге, адепт Халлетон даже не догадывался.
В частности, он не читал главу «Азотнокислые эфиры тримонадных спиртов». И тревожная Формула Синтеза С3H5(ONO2)3 ему ни о чем не говорила, хотя рассчитал он ее правильно и надлежащим образом вывел у линии Концентрации голубым мелком. И свечи горели правильно.
Синтез прошел успешно.
Халлетон был еще на шаг ближе к берегу Рассвета.
Он с торжеством выхватил большую колбу с желтовато-прозрачной, густой и тяжелой жидкостью из зажимов. И ликующе, с эффектным стуком поставил ее на металлический стол.
Мгновенная химикомеханическая эксплозия, эквивалентная выбросу Силы в сто девяносто три и восемь десятых килонерваля, была для него неожиданностью. Но изумиться или испугаться он не успел.
Едва мерцающий после ухода августалов силовой экран не выдержал такой нагрузки. Облако пыли и обломков, в которое превратилась лаборатория, прорвало защиту и вырвалось наружу, сокрушая стены. Старая Башня покачнулась от страшного удара и начала медленно оседать на крышу опустевшей Академии.
Немногочисленные горожане, повернувшие головы на грохот, не удивились. Они решили, что сегодня так надо.
* * *
Вдоль южной границы Ротоны двигались три фургона. Каждый был запряжен шестеркой лошадей, и в каждом было по две дюжины людей. Люди неподвижно лежали вповалку на жестких днищах, и казались спящими. А может быть, и мертвыми.
Первым фургоном правил серокожий островитянин, мурлыкающий себе под нос веселую песенку. Песенка была совершенно детская, смешная и глупая. Островитянин допевал ее до конца и снова начинал с первой строчки.
На козлах второго фургона полулежал рассеянный сенеец. Резко очерченные изгибы ноздрей, роскошные узкие брови вразлет делали его похожими на фрески времен Переселения. За дорогой сенеец не следил вовсе, вожжи были примотаны к странному парящему в воздухе предмету, из которого торчал стебелек с одиноким грустным глазом. Глаз внимательно наблюдал за передним фургоном. Иногда весь предмет странно подергивался в воздухе, то кренясь, то выравниваясь. Лошади стеснительно косились на него, но вожжей слушались.
Третий фургон вели двое. Очень красивый черноволосый гетмендиец, совсем молодой, с аристократически бледной кожей, и полупрозрачный призрак. Призраку было стыдно. Он отворачивался и мерцал. Гетмендиец орал на него, то и дело забывая, что в руках у него вожжи. Лошади нервничали и шарахались в стороны. Из-за этого фургон шел тряско и неровно.
— …любой кретин! — орал гетмендиец. — Это скрытая мания, что ли? Копрофилия, очевидно? Пока с тобой не связался, декшасс, я вообще о таком не слышал!
— Альрихт, — убедительно шуршал призрак, — не горячись. Задача была поставлена как? Уничтожить шатер? Задача выполнена, шатер уничтожен. Даже вместе с холмом.
— Мать твою, Номатэ! Ты лучше заткнись, а то я тебя развею на хрен! Поднять на воздух гору дерьма — это мы умеем! Кактус в дерьме вырастить — это мы можем! Декшасс, сколько Силы угрохали, а толку? Такие экраны пробили, а смысл?
— О! — призрак повернулся к Альрихту. — Экраны. Ты хочешь сказать, что я должен был потратить еще в два раза больше Силы, чтобы просочиться сквозь экраны и установить, где у них тот холм, а где у них этот холм? И сделать это так, чтоб никто не заметил? Ты лагерь видел?
— Видел!
— Ты на шатер смотрел?
— Вместе с тобой, дураком!
— Ты сказал: грохнуть шатер? Твои слова?
— Ну, мои, — недовольно сказал Альрихт.
— Так что ж ты, я извиняюсь, дерьмом меня поливаешь десятый день? Даже одиннадцатый! Успокойся уже наконец!
