Я попыталась возмущенно на нее посмотреть, но она ласково мне улыбнулась. А потом ее глаза устремились куда-то за мое плечо, и вся ее доброта превратилась в бетон.
– Две мои любимые леди! – раздался у меня за спиной мужской голос.
Я обернулась и обнаружила, что Такер Перри умудрился тихо к нам подойти. Хило мягко, но решительно меня отстранила.
– Лучше приложи к своим сладким речам причитающиеся мне денежки, Перри.
Произнося эти слова, Хило скрипнула зубами. Затем она поднялась со стула и поплелась к Такеру, ткнув указательным пальцем ему в грудь. В один миг она разозлилась: ведь ее застали в минуту нежности и увидели в неподобающем облике, а не в маске зловещей старухи с перекрестка дорог.
– Ты колдовала для него? – спросила я в ужасе.
– У его долларов цвет не хуже, чем у других, – бросила мне Хило через плечо.
– А у вас с матушкой давняя дружба, да?
Такер обогнул Хило и направился ко мне. Я попыталась встать – и он протянул мне руку. Я отказалась и поднялась самостоятельно. У меня сместился центр тяжести и двигаться стало чуть труднее, чем раньше. Но я не собиралась позволять мерзкому типу пятнать меня своим прикосновением.
Такер притворился, что ему все равно.
– А теперь и у нас двоих впереди – долгие и взаимовыгодные отношения, – пропел он.
Я ничего не ответила и смотрела на него бесстрастно, не собираясь ничем его обнадеживать.
– Благодаря твоему жениху, Мерси, – добавил Такер. – Конечно же, у нас появится много возможностей встречаться, – и он мне подмигнул. – А ты похорошела, Мерси. Мне нравятся твои формы.
Я уже собралась ему нагрубить, но он опять обратился к Хило. Достав набитый купюрами конверт, Такер протянул старухе подношение.
Хило резво выхватила у него конверт.
– С тобой приятно иметь дело, Перри. А теперь – проваливай отсюда!
Он широко улыбнулся нам обеим:
– Как всегда был рад увидеться, матушка.
Он удалился неспешной походкой и даже притормозил, чтобы рассмотреть одно из сохранившихся надгробий.
– Говорят, что на кладбище все занято, но я бы хотела найти свободное местечко для паршивца, – заявила Хило.
Более благостного выражения на ее лице я никогда не видела. Представляя себе смерть тех, кто ей досадил, она всегда демонстрировала свои лучшие качества.
– А зачем ты с ним водишься?
– Я же сказала: пусть он и никчемный, но деньги платит хорошие.
– Но что именно ты для него делаешь? – подчеркнуто сурово осведомилась я.
– Девонька, хватит волноваться. К тебе это никакого отношения не имеет.
Но я не отрывала глаз от Такера, медленно уходящего с кладбища.
– Мне не нравится, что ты для него колдуешь. А теперь и Питер ведет с ним дела. Не притворяйся, будто тебе до сих пор ничего неизвестно! – я возмущенно наставила на нее палец.
– Хило никогда не притворяется, – проворчала старуха. – И не тычь-ка ты в нее пальцем.
– А я надеялась, что после того, как Эллен его прогнала, мы его больше не увидим!
– Ты решила, что Эллен выставила его из своей постели? – осведомилась она с непроницаемым видом.
– Да, она с ним рассталась, – ответила я.
– Расставания разные бывают, – заметила Хило. – А то, что тебе нравится и не нравится, можешь взять и засунуть в свое приданое, потому что Хило это вообще не интересует. Не вмешивайся в бизнес Хило.
И вдруг, будто по сигналу, Такер развернул свой автомобиль с откидным верхом, нажал на клаксон и беззаботно помахал нам обеим. Рядом с ним восседала Эллен. Она тоже вскинула руку, но ее приветствие было каким-то унылым. Она опустила голову и повернулась к Такеру: наверное, решила сделать ему выговор. Ей не хотелось, чтобы я узнала о том, что она проводит с ним время.
Хило хрипло хохотнула:
– Еще не жалеешь, что взяла с Хило слово никого не убивать?
– Эллен катается с Такером, – выпалила я, неожиданно почувствовав, что я ябедничаю на тетушку.
Я застыла в дверях нашей библиотеки, вспоминая один эпизод из детства, когда я пришла пожаловаться Айрис на сестру.
– Да, я в курсе, – отозвалась Айрис, отрывая взгляд от палисандрового стола, на котором лежали дневники моего деда и папки с бумагами. Тетя уже не закручивала свои длинные светлые кудри в пучок, который предпочитал ее недавно умерший муж Коннор. Теперь волосы свободно падали ей на плечи. Она почти не пользовалась косметикой, в которой совершенно не нуждалась, и щеголяла в черных брюках для фитнеса и розовой толстовке с капюшоном. Кстати, в моей розовой толстовке, как я вдруг поняла.
– Я-то думала, что она окончательно с ним порвет, – добавила Айрис. – Увы, я мало, что могу сделать. Бог свидетель, не мне критиковать ее выбор мужчин.
Айрис старалась держаться молодцом, но продолжала горевать по своему мужу – вернее, по тому Коннору, которого якобы знала. Мы обе еще не привыкли к факту, что он собирался меня убить. Я сомневалась, что хоть когда-нибудь смогу с этим смириться. Айрис понесла двойную утрату: физическую гибель Коннора и потерю ложного представления о супруге. Однако в отличие от Эллен, которая сохранила фамилию мужа – Вебер – Айрис моментально избавилась от фамилии Флинн и снова взяла девичью.
Я подошла к тете и обняла ее за плечи:
– Чем занимаешься?
Она вздохнула.
– Копаюсь в записях твоего деда, пытаясь понять, что там есть насчет ситуации в Кэндлере.
Мой первый опыт настоящего ведьмовства, когда мне позволили позаимствовать магию дяди Оливера, пришелся как раз на больницу имени Кэндлера. Именно тогда я узнала про духов, которых задержали в старом здании чары моего деда. Вероятно, дедушка счел их побочным эффектом в своей битве за спасение маленьких жителей Саванны.
Когда Кэндлер закрыли, в городе по ночам начали исчезать дети. Мой дед обнаружил источник исчезновений в Кэндлере и, сплетя защитный барьер вокруг больницы, практически продублировал в миниатюре саму грань. Он удалился, не заметив, что создал «скороварку» без предохранительного клапана. Хило указала мне на необходимость открыть крошечное отверстие в чарах, поскольку в стенах Кэндлера создалось чересчур сильное давление. А еще Хило собиралась подсоединиться к искусственной бреши и забирать оттуда магию, чтобы компенсировать свои угасающие силы.
Но Хило согласилась отказаться от плана, когда я поделилась с ней собственной энергией. Этого-то ей наверняка хватит надолго! Кроме того, я надеялась на помощь родни. Больница оставалась пустой и заброшенной в течение десятилетий, и семейства могли догадаться, как освободить человеческие души, попавшие в ловушку, и одновременно не дать свободы темным силам, которые были ответственны за захват детей. Но неожиданное стремительное превращение здания в юридический институт заставило нас действовать быстрее, чем хотелось бы.
– Что-нибудь выяснила?
– Вообще-то, да, но я теряю данные чуть ли не сразу же после того, как нахожу. Готова поклясться, что у бумаг есть собственная воля – или у меня началось слабоумие.
Айрис покосилась на ворох документов, наклонила голову к плечу и поджала губы. Казалось, ее изумило увиденное, но она тотчас небрежно отодвинула папки в сторону и принялась задумчиво копаться в бумагах, аккуратно разложенных по столешнице. Я прочитала иностранное слово «Лебенсборн», которое значилось на верхней папке. Хотя я не учила немецкий, я быстро сообразила, что к чему. «Лебенсборн» было названием нацистской программы размножения, направленной на повышение рождаемости арийцев. Когда нацистам не удалось получить должное количество голубоглазых малышей, они начали выкрадывать их из соседних стран.
Я потянулась за папкой.
– Зачем деду понадобились материалы по программе «Лебенсборн»?
– Он интересовался тем, что называл «причудами» истории. Когда у тебя будет время, советую просмотреть все повнимательней.
Айрис забрала у меня папку и вернула ее обратно в стопку.
– Только, пожалуйста, не путай их, – добавила она.
– А он в своих записках никогда не упоминал о маме?
Я пристально наблюдала за Айрис, стараясь не пропустить ее реакцию, однако она нисколько не встревожилась и не испугалась – скорее, мой вопрос заставил ее расслабиться.
– Конечно, упоминал. Он писал обо всех нас, хотя это – не личные дневники твоего деда. Он много размышлял о колдовстве и построил пару дюжин теорий о магических процессах. Однако его личная жизнь иногда просачивалась в его записи. Тебя беспокоит что-то определенное?
– Нет. Но мне любопытно.
Айрси серьезно взглянула на меня и так крепко стиснула губы, что вокруг ее рта залегли морщины. Если она и знала о том, что моя мать жива, ее лицо ничего не выдало. Только в ее глазах мелькнула затаенная печаль.
– Держи, – произнесла она, вручая мне тетрадь в картонном переплете под мрамор. – Здесь он пишет о том, что обнаружил в больнице.
Мой взгляд заскользил по странице, захватывая куски аккуратно написанных фраз.
