Перейдя улицу, Деа повторила выходку с рождественской гирляндой, одним сильным движением оторвав ее от тента. Руки немного дрожали, во рту пересохло – забавно, как волнуется ее ипостась, бродящая по снам!
Деа опустилась в снег на колени, с наслаждением вдыхая морозный воздух и глядя, как дыхание белым облачком застывает в воздухе. Она работала быстро, хотя пальцы покраснели и не гнулись от холода.
Уже заканчивая, Деа вдруг поняла – что-то происходит. Не должно быть настолько холодно, Коннор никогда не добавлял подобных деталей. Становилось все холоднее – каждый вздох болезненно резал легкие, словно в них попали осколки стекла. Будто огромная тень протянулась с неба к земле – снег валил так густо, что едва можно было что-то разглядеть. Стройплощадка на другой стороне улицы почти скрылась за густым серым снегопадом.
Атмосфера менялась почти неощутимо, как перед землетрясением. Деа поразилась мертвому молчанию на улицах, потемневшему небу и напряженной тишине – точно дикое животное затаило дыхание, стараясь спрятаться. Деа поняла – это уже не сон.
Это кошмар.
Она почувствовала их спиной, еще не успев обернуться.
По улице шли двое людей, как сперва показалось Деа, но, когда они подошли ближе, девочка поняла, что ошиблась. Желание закричать рванулось из груди к горлу и замерло.
У шедших не было лиц. Ни глаз, ни носа, ни скул, ни лба, только клочки кожи, раскрашенной под плоть и кое-как сшитой, как какая-то жуткая мазня, оставленная под дождем. И были рты – темные, зияющие, беззубые, походившие на темные тоннели. Они всасывали воздух, словно пробуя на вкус, и снова выпускали его.
Ищут кого-то.
Деа показалось, что в ней оборвались проводочки, соединявшие тело и разум: спотыкаясь, она побежала к дверям гастронома, скользя на снегу и едва удерживаясь на ногах. Над головой тренькнул колокольчик, и Деа пришла в ярость: в такой момент из всех деталей именно чертов тупой колокольчик! Она захлопнула дверь, жалея, что на ней нет замка. Магазин, слава богу, был пуст. Касса едва обрисована, но она ритмично мигала, как и гирлянда на навесе, уже полузасыпанная снегом.
Гирлянда. Они увидят огоньки и догадаются, что это ее рук дело.
Они ее найдут.
Деа вспомнила, что всегда твердила мать: надо соблюдать правила, иначе за ней придут чудовища.
Сердцебиение сейчас напоминало бурную горную реку: Деа боялась потерять сознание. Она не знала, возможно ли упасть в обморок или даже умереть в чужом сне. А если сердце просто остановится? Надо будет спросить у матери.
Ну почему она не слушалась Мириам?
Безлицые остановились у гастронома. Даже через стекло Деа слышала сосущее хлюпанье: вдох-выдох. Она присела на корточки за вывеской «Миллер лайт» и сидела, обливаясь по́том. Ее тошнило, будто она заболевала. Пожалуйста, думала Деа, пожалуйста, уйдите. Идите дальше. Пожалуйста!
В полусогнутом положении Деа провела целую вечность. Бедра сводило судорогой. Хотелось выбежать из этого гастронома и вообще оказаться в безопасности, в своей кровати, и услышать успокаивающее тиканье многочисленных часов в темном коридоре. Вдох-выдох. У Деа заболело в груди от сдерживаемого дыхания – она боялась, что ее услышат, хотя у безлицых были не уши, а лишь кусочки бесформенной плоти.
Наконец безлицые двинулись дальше. Деа ощутила такое облегчение, что не сразу сообразила – они наверняка вошли в дом Коннора, больше некуда. Она поднялась на ноги. Ее трясло. Снег за окном падал уже черный – его можно было принять за дождь, если бы не беззвучность. Деа едва различала силуэт почерневшей церкви на другой стороне улицы. Стройплощадки уже не было видно.
Сон менялся, будто подстраиваясь под Деа. От ужаса у нее сводило мышцы.
Надо выбираться, пока эти люди… эти чудовища не вернулись.
В гастрономе почти не было продуктов – прямо на глазах Деа предметы исчезали, смазывались, будто их стирали ластиком. Значит, Коннор на что-то отвлекся. Потолочные светильники превратились в размытые короны света; коробки хлопьев испарялись с полок, как нагреваемая жидкость. Сами полки тоже начали таять. Деа схватила рулон бумажных полотенец, который еще не исчез, и зубами надорвала упаковку.
Ей казалось, что она слышит за спиной вдохи-выдохи безлицых, а затылком ощущает их горячее дыхание.
Деа оторвала квадрат бумажного полотенца, но руки дрожали, и первая «птичка» вышла кривой. Она едва оторвалась от земли, врезалась в стену и тяжело рухнула, почти не изменившись: в складках бумаги виднелись маленький бледный клюв и одно перо.
Деа попробовала снова. На этот раз получилось: птица вышла безобразная, примитивная, но годная.
Птицы – вестники. Деа помнила, как лет в шесть или семь сидела на кухне перед горой бумажных птичек, а Мириам складывала журавлей, ворон, лебедей – пальцы так и мелькали, сливаясь в мутное пятно, пока стол не покрылся бумажными вестниками. Это было в Делавэре или Сент-Луисе? Вроде бы вдалеке виднелась река, к которой Деа запрещалось подходить.
Деа отправила птицу в полет. Секунду та неуверенно трепетала – обрывок бумажного полотенца в застоявшемся воздухе старого гастронома, но потом начала меняться: крылья окрепли, выросли белые перья, развернулся хвост.
Деа распахнула дверь, и голубка вылетела на улицу. Деа бросилась в стужу, как в воду. Падавший снег оставлял на коже ощущение крошечных укусов. На улице не осталось ни единого источника света, кроме маленького окошка на верхнем этаже в доме Коннора.
Она смутно расслышала крик, но хуже крика был оглушительный грохот, от которого у нее перед глазами замелькали цветные пятна. Бум! Спотыкаясь, она побежала за голубкой, прорезавшей воздух, – белые крылья испещрены черными хлопьями снега. Бум! Деа не оборачивалась и не замечала, что по ее щекам текут слезы. Бум! Она убегала от Коннора, от крика, от все еще мигающей рождественской гирлянды на снегу, сигналившей небу: «Поцелуй меня».
Бум-м-м!
Деа резко села, тяжело дыша, еле подавив крик. В спальне было холодно, но она проснулась вся в поту. Судорожно нащупав выключатель лампы, она чуть не разрыдалась от облегчения, увидев свою комнату: твердые углы и грани, ковер букле, стол с пятнами от воды, выцветшие шторы. Реальность, реальность, реальность!
Бум! Деа подскочила. А, это же мать барабанит в дверь. Должно быть, этот грохот Деа и слышала во сне Коннора.
– Деа! Деа! Ты не спишь?
Деа еще не пришла в себя после кошмара с безлицыми людьми, поэтому забыла, что они с матерью не разговаривают. Она сунула медаль Коннора под подушку, будто Мириам могла ее заметить и обо всем догадаться. Стягивая волосы в хвост, Деа взглянула на будильник: полседьмого. Неужели Коннору до сих пор снится тот кошмар?
Откуда взялись эти жуткие чудовища?
– Открой дверь, нам надо поговорить!
Ноги саднило, будто Деа и вправду долго бежала по снегу. Отперев замок, она сразу снова улеглась под одеяло.
Мириам уже довольно давно – с месяц – не заходила к Деа и теперь вошла осторожно, будто опасаясь, что в брошенной на пол одежде скрывается ядовитая змея. Она остановилась, не дойдя до кровати.
– Чего тебе? – спросила Деа, натянув одеяло до подбородка.
– Что случилось? – Мириам выглядела бледной, беспокойной и измученной, будто последние несколько недель центробежной силой высасывали из нее самую сущность. – Ты кричала?
– Ничего не случилось, все нормально!
– Ты ходила?..
– Нет, – солгала Деа и тут же сообразила, что это глупо. Им с матерью сны не снятся, с какой же стати ей кричать? – Да, – призналась она. – Ерунда какая-то, там жуки были. Зачем ты меня разбудила?
– Мне нужно кое-куда съездить, – сообщила Мириам. Раздвинув двумя пальцами шторы, она вгляделась в темноту. Деа похолодела: вдруг там стоят безлицые, туманя оконное стекло рваным дыханием? Но за окном никого не было – в стекле отражалась комната.
– В полседьмого утра?
Мириам отпустила шторы, но не обернулась.
– Начинай собираться. Пора.
Деа глубоко вздохнула. Легкие болели, словно и впрямь обожженные морозом.
– Ты что, издеваешься надо мной?
– Не надо кипятиться, это ничего не изменит. – Мириам направилась к двери, обходя охапки одежды на полу. В ней не было сожаления или неловкости – лишь нетерпение, будто этот разговор отвлекал ее от чего-то важного.
Деа на секунду зажмурилась. Сколько раз уже это было – мать будила ее своим: «Мне нужно кое-куда съездить. Начинай собираться. Пора…»
Деа даже не понимала, злится она или нет, – мысли путались, ее трясло.
– Я никуда не поеду, – проговорила она.
– Поедешь, – деловито сказала Мириам, взявшись за дверную ручку. На мгновение она замешкалась, и Деа показалось, что мать сейчас извинится, но мать лишь добавила: – Твой чемодан на чердаке, – и вышла в коридор, прикрыв дверь.
Деа долго сидела на кровати. Она слышала, как закрылась входная дверь и скрежетнули замки – один, другой, третий. На улице заурчал мотор. Замяукал Тоби, требуя, чтобы его накормили. У Деа не было сил двигаться. У нее не было сил даже плакать.
