Ознакомительная версия.
– И как вы это сделаете? – Она вся дрожала от наплыва смешанных чувств, которые охватили ее. – Это и все ваши воины?
– Их более чем достаточно, – проворчал он. – Бамула все до единого – воины от рождения. Я прибыл сюда по приглашению Баджуха. Он хочет, чтобы я присоединился к нему в набеге на джихиджи. Сегодня ночью мы веселились. Завтра будем держать совет. Когда я с ним покончу, он будет советоваться с дьяволом в аду.
– Вы нарушите договор?
– Договоры в этом краю заключаются для того, чтобы их нарушали, – мрачно отозвался он. – Он же собирается нарушить свой договор с джихиджи. А потом, после того, как мы вместе разграбим город, он воспользуется первой же возможностью, чтобы уничтожить и меня. То, что в другой стране сочли бы подлым предательством, здесь почитается мудростью. Я бы не смог в одиночку завоевать положение военного вождя бамула, если бы не усвоил все уроки, которые преподала мне эта земля черных. А теперь ступай в свою хижину и ложись спать, зная, что свою красоту ты хранишь не для Баджуха, а для Конана!
Дрожа от возбуждения, Ливия наблюдала за происходящим в щелочку в стене хижины. Весь день помятые и усталые после вчерашнего пиршества жители деревни готовились к празднеству, которое должно было состояться нынче вечером. Весь день Конан Киммериец провел в хижине Баджуха, и Ливия могла только гадать о том, что между ними происходило. Она попыталась скрыть свое возбуждение от единственного человека, вошедшего к ней в хижину, – злопамятной местной девчонки, которая принесла ей еду и питье. Но эта грубая и развязная девка слишком плохо себя чувствовала после вчерашних непотребств, чтобы обратить внимание на перемены в поведении пленницы.
Вновь наступила ночь, пламя костров осветило деревню, и вожди опять вышли из хижины короля и уселись на открытом пространстве между домами, чтобы провести заключительный церемониальный совет. На сей раз они потребляли пиво весьма умеренно. Ливия подметила, что бамула осторожно подбираются к тесному кружку вождей. Она увидела Баджуха, а напротив него, перед горшками с едой, – Конана, весело хохочущего и о чем-то переговаривающегося с Аджей, военным вождем Баджуха.
Киммериец грыз огромную кость буйвола, и, наблюдая за ним, она увидела, как он настороженно оглянулся. Словно получив сигнал, которого они ждали, бамула обратили взоры на своего вождя. Конан поднялся, все еще с улыбкой на губах, словно для того, чтобы дотянуться до ближайшего горшка с едой; а затем, быстрый как молния, он нанес Адже сокрушительный удар костью по голове. Военный вождь бакала бессильно обмяк, череп у него треснул. В тот же миг воздух потряс дикий вопль, от которого кровь застыла в жилах, и бамула бросились в атаку, словно обезумевшие от крови пантеры. Горшки с угощением переворачивались, обжигая сидящих на корточках женщин, бамбуковые стены разлетались в щепы под напором летящих тел, крики боли разрывали ночь, и надо всем этим звучал торжествующий вопль бамула: «Йе! Йе! Йе!» – а наконечники их копий в мрачном свете костров отливали красным.
Деревня бакала превратилась в сумасшедший дом, который буйные обитатели разнесли по кусочкам. Действия нападающих парализовали несчастных жителей своей внезапностью. Им и в голову не могло прийти, что гости нападут на них. Большая часть копий благополучно лежала в хижинах, а почти все воины были наполовину пьяны. Смерть Аджи стала сигналом для бамула, которые погружали свои сверкающие клинки в тела сотен беспечных обитателей деревни; вскоре атака превратилась в бойню.
Ливия замерла у своего смотрового отверстия. Побелев, как мраморная статуя, она откинула золотистые кудри назад и судорожно прижала ладони к вискам. Глаза у нее расширились, тело застыло в нечеловеческом напряжении. Крики боли и ярости рвали ее натянутые нервы; извивающиеся, размахивающие оружием тени расплывались перед глазами, чтобы спустя мгновение вновь прорисоваться с ужасающей четкостью. Она видела, как копья вонзаются в извивающиеся черные тела, разбрызгивая красное. Она видела, как взлетают дубины, безжалостно круша черепа. Из костров выхватывали пылающие ветки, стреляющие искрами; тростниковые хижины занялись и полыхнули ярким пламенем. К крикам боли и страха добавились новые, когда еще живых жертв стали бросать в огонь. В воздухе повис тяжелый запах горелой плоти, смешиваясь с вонью пота и свежей крови.
Нервы у Ливии не выдержали. Она закричала, обезумев от вида горящих хижин и кровавой бойни, и заколотила сжатыми кулачками по вискам. Разум отказывался служить ей, и дикий крик сменился приступом истерического смеха. Она тщетно пыталась внушить себе, что это ее враги гибнут столь ужасной смертью и случилось именно то, на что она так отчаянно надеялась, о чем мечтала, и отвратительное смертоубийство – лишь плата за горе, причиненное ей самой и ее близким. Панический ужас сжал ее в своих не поддающихся рассудочному объяснению объятиях.
Она сознавала, что не испытывает жалости к жертвам, десятками гибнущим под ударами копий. Единственным чувством, которое она испытывала, стал слепой всепоглощающий безрассудный страх. Она видела Конана, чья белая кожа выделялась на черном фоне. Она видела, как вспыхивает красным лезвие его меча и как безжизненными кулями валятся мужчины вокруг него. Вот вокруг одного из костров тела сцепились в клубок, в самой середине которого неуклюже ворочалась приземистая, несуразно толстая фигура. В эту кашу врубился Конан, и на мгновение его скрыли от ее глаз пляшущие черные тени. Из самой гущи раздался тонкий, полный животного ужаса вопль. Клубок распался, и она увидела, как, шатаясь, слепо бредет бесформенная жаба, разбрызгивая вокруг себя кровь. А потом толпа сомкнулась вновь, и в самой гуще ее засверкала сталь, словно молния, прорезающая грозовые тучи.
Вновь прозвучал дикий животный вопль. Из кровавой схватки выбрался Конан. Он шагал прямо к хижине, в которой притаилась девушка, и в опущенной руке нес страшный сувенир – красноватые отблески костров и пожаров осветили отрубленную голову короля Баджуха. Черные глаза, уже остекленевшие, а не полные злобы, закатились, так что были видны одни только белки; челюсть отвисла, словно скалясь в ухмылке идиота; на землю часто падали крупные капли крови.
Ливия со стоном отпрянула от стены. Конан заплатил назначенную ею цену и шел предъявить свои права на нее, сжимая в руке страшное свидетельство оплаты. Он сомнет ее окровавленными пальцами, раздавит ее губы своими, все еще задыхаясь и не придя в себя после кровавой бойни. Эта мысль принесла с собой помешательство.
Ливия с криком метнулась к противоположной стене хижины и всем телом ударилась в заднюю дверь. Та распахнулась, и девушка помчалась по открытому пространству, превратившись в летящий белый призрак в царстве черных теней и огненных сполохов.
Инстинкт привел ее в загон, где стояли лошади. Какой-то воин отпирал засовы, ограждающие загон от площадки для выгула, и изумленно вскрикнул, когда она проскользнула мимо него. Он выбросил руку и успел схватить ее за ворот туники; девушка отчаянно рванулась из последних сил, оставив его растерянно сжимать обрывки ее одежды. Лошади с диким ржанием пронеслись мимо, сбив с ног и втоптав воина в пыль, – стройные, поджарые кони кушитской породы, разгоряченные и возбужденные огнем и запахом крови. Она слепо вцепилась в развевающуюся гриву, ее подхватило движением на лету, она ударилась пятками о землю, высоко подпрыгнула и последним отчаянным усилием забросила себя на спину лошади. Обезумев от страха, табун ломился прямо сквозь огонь пожарищ, и топот маленьких копыт сливался в барабанную дробь. Перед пораженными чернокожими сверхъестественным видением мелькнула обнаженная девушка, вцепившаяся обеими руками в гриву лошади, которая мчалась как ветер, и волосы золотистой волной развевались у нее за спиной. Лошадь приблизилась к загородке, пронзительно заржала, взвилась в воздух длинным прыжком и исчезла в ночи.
Ливия при всем желании не могла бы направлять бег лошади, да она этого и не хотела. Крики и сполохи пламени вскоре остались позади; ветер трепал ей волосы и ласкал обнаженные бедра. Она осознавала только одно – надо держаться, держаться изо всех сил за развевающуюся гриву и скакать, скакать как можно дальше, на самый край света, чтобы уйти от крови, страха и боли.
И в течение долгих часов лошадь мчалась без остановки, пока не замерла как вкопанная на залитой светом звезд вершине холма, отчего ее наездница кубарем слетела на землю.
Ливия свалилась на мягкий дерн и несколько мгновений лежала неподвижно, оглушенная. Сквозь шум в ушах она все-таки расслышала, как лошадь ускакала прочь. Когда же девушка с трудом поднялась на ноги, то первым, что обратило на себя ее внимание, была тишина. Она казалась почти осязаемой – мягкой, темной, бархатистой – после нескончаемого рева варварских рогов и барабанов, многие дни напролет сводивших ее с ума. Она посмотрела на крупные звезды, густо усеявшие ночное небо. Луны не было, но света звезд хватало, чтобы оглядеться по сторонам, хотя видимость оставалась призрачной, полной теней и недомолвок. Она стояла на небольшом возвышении, и во все стороны от нее разбегались покатые склоны, мягкие как бархат в свете звезд. Вдали на горизонте виднелся сплошной частокол деревьев – там, должно быть, рос густой лес. А здесь была только ночь, гипнотическая тишина и слабый ветер, перебирающий звезды.
Ознакомительная версия.
