Ознакомительная версия.
Она сузила глаза.
– Ты что – мешок с сюрпризами? – И швырнула ему почти пустую, недопитую бутыль, а потом пошла прочь, напевая настолько фальшиво, что Ярви едва узнал балладу о Фроки.
Если бы такое вино ему подали за отцовским столом на пиру, он бы плюнул им в харю рабу-подносильщику – а теперь это был лучший в его жизни вкус: вкус ягод, свободы и солнца. Делиться тем, что плескалось на дне, было мучительно больно, но широкая улыбка Ральфа, после того, как тот сделал глоток, вознаградила Ярви сполна.
Когда они стали укладываться спать, Ярви обнаружил, что другие рабы теперь посматривают на него по-другому. А может, они вообще только сейчас впервые на него посмотрели. Даже Сумаэль уставилась со своего места на шканцах: хмуро и задумчиво, точно он был итогом расчетов, который никак не сходился.
– Почему меня все разглядывают? – шепнул он Джойду.
– Им редко достается что-то хорошее. А ты им кое-что дал.
Ярви улыбнулся и под самый подбородок натянул облезлые шкуры. Ему ни за что не перерезать охрану кухонным ножом, но, возможно, боги вручили ему оружие посерьезнее. Пускай время сочилось сквозь пальцы – своими ему не удержать его в любом случае. Но пока придется терпеть. Стать терпеливым, как зима.
Однажды, в сильном гневе, его ударил отец. После мать отыскала Ярви и увидела, что он плачет. Бьют – глупцы, сказала тогда она. Мудрый человек дарит улыбки, наблюдает и учится.
А потом бьет.
В детстве Ярви подарили небольшой кораблик из пробки. Кораблик прожил недолго – брат отобрал его и выбросил в море. Ярви лег тогда на камни на самом краю обрыва и смотрел, как корабликом забавлялись волны – крутили, швыряли, пока тот не сгинул совсем.
И вот теперь Матерь Море сделала «Южный Ветер» точно такой же игрушкой.
Желудок Ярви подскакивал к кислому от рвоты рту, когда они взбирались на поднимающуюся из пучины водяную гору, а потом вываливался из задницы, когда судно падало на белопенное поле. Корабль трясло, он зарывался носом и рыскал, набирал воду, проваливался после каждого подъема глубже и глубже, пока черные валы не вздыбились до самого неба, и Ярви окончательно убедился в том, что перед ними разверзлись неведомые глубины, и все до одного в них потонут.
Ральф перестал повторять, что с ним бывало и хуже. Правда, Ярви уже и расслышать его не мог. Уже нельзя было различить – где гром с небес, а где ревут волны, трещит и воет деревянный корпус, стонут канаты, стенают люди.
Джойд перестал повторять, что небо светлеет. Больше нельзя было понять, где кончается хлещущее море и начинается хлещущий дождь. Вода и ветер жалили, как единое гневное облако, в котором Ярви едва различал ближнюю мачту – до тех пор, пока мрак бури не озарился вспышкой, в которой и корабль, и распластавшаяся на нем команда на миг застыли четкими черно-белыми изваяниями.
Джойд сражался с веслом, на отвердевшем, точеном лице бугрились мускулы. Ральф, с выпученными глазами, вносил в этот бой собственный вклад. Сумаэль вцепилась в то самое кольцо, к которому ее всегда приковывали на стоянках в порту, и визжала что-то, что из-за визга урагана никому не удавалось расслышать.
Шадикширрам сейчас прислушивалась к ней еще меньше обычного. Капитан стояла на шканцах, обвивая рукой мачту, словно пьяного собутыльника, и, хохоча, грозила небу обнаженным мечом и – когда Ярви сквозь рев разобрал слова – призывала шторм не жалеть и ударить сильнее.
Все равно от приказов сейчас не было никакого толку. Весла – как бешеные быки, и Ярви мотало за лямки на запястье, точно мать тянула его за собой, когда он был маленьким. Его соленые от моря губы стали солеными от крови, когда весло врезало по лицу.
Ни разу в жизни он не был таким беспомощным, ни разу в жизни ему не было так страшно. Ни тогда, когда он прятался от отца по темным закоулкам цитадели. Ни тогда, когда он взглянул в залитое кровью лицо Хурика и Одем произнес: «Убей его». Ни тогда, когда он корчился у ног Гром-гиль-Горма. Те, кто грозил ему, были сильны и могучи, но эти страхи бледнели перед всесокрушающей яростью Матери Моря.
Новая вспышка высветила линию прибоя, где буруны кромсали и грызли изломанный берег, высветила черные деревья и черную скалу, с которой слетали белые брызги.
– Боги, спасите нас, – шептал Ярви, зажмурив глаза. Корабль содрогнулся, он отлетел назад и ударился затылком о весло на той банке. Люди поскальзывались и спотыкались, слетали со скамей, докуда позволяла длина цепи, цеплялись за любую ветошь, только бы их не задушили собственные ошейники. Сильная рука Ральфа схватила Ярви за плечо и крепко вжала в скамью, и тому, как ни странно, стало немного спокойнее от того, что в последнюю минуту жизни он прикасается к другому человеку.
Он молился так отчаянно, как никогда не молился прежде, всем богам, высоким ли, малым, о каких только вспомнил. Он молил не о Черном престоле, не об отмщении вероломному дяде, не об обещанном Исриун поцелуе и даже не о том, чтобы избавиться от ошейника.
Он вымаливал свою жизнь.
Раздался режущий уши удар, от которого задрожала обшивка, и весь корабль зашатался. Весла ломались, как сухие сучки. Огромная волна захлестнула палубу и поволокла Ярви за одежду, и он понял, что умрет той же смертью, что и дядя Атиль, проглоченный безжалостным морем…
Настал рассвет, немилостный и тусклый.
«Южный Ветер» покоился на мели, припав на борт, словно громадный кит, выброшенный на холодную гальку. Ярви – мокрый до нитки, в синяках, но живой – сгорбился и дрожал на вывернутой под острым углом скамье.
Шторм рычал из темноты, вдалеке, на востоке, но в серо-голубой утренней мути поднимался холодный ветер, и дождь неослабно лил на оборванцев на веслах. Большинство ворчало на болячки и ссадины, некоторые же скулили над ранами посерьезнее. Одна скамья сорвалась с пазов и упала в море, не иначе унося трех злополучных гребцов прямиком в Последнюю дверь.
– Повезло, – сказала Сумаэль.
Шадикширрам похлопала ее по спине, чуть не свалив с ног.
– А я говорила, что мне везет с доброй погодой! – У нее, по крайней мере, настроение было замечательным после ее одностороннего поединка против бури. Ярви следил, как они обходят корабль. Сумаэль облизывала выемку на губе, пока разглядывала трещины и простукивала опытными руками обшивку.
– По крайней мере, киль с мачтами уцелел. Раскололось двенадцать весел и поломались три банки.
– Не говоря о том, что пропали трое рабов, – буркнул Тригг, не на шутку раздосадованный затратами. – Двое погибли на цепи, а еще шестеро не могут грести, и хрен его знает, смогут ли вообще!
– Пробоина в корпусе, вот что страшно, – заметил Анкран, – в трюме солнце светит. Если ее не заделать и не замазать хорошенько, не стоит и думать о выходе в море.
– Так, где бы нам найти немного дерева? – Шадикширрам махнула рукой на древний лес, со всех сторон обступавший берег.
– Это шендов лес. – Тригг посматривал на тенистые кроны с много меньшим восторгом. – Они нас найдут и сдерут со всех кожу.
– Тогда начинай быстрее, Тригг. У тебя и с кожей видок еще тот. Если моя удача нас не покинет, мы залатаем пробоины и улизнем, пока шенды ножи наточить не успеют. Эй, ты!
Шадикширрам подошла туда, где Ничто сжался в комок на коленях на гальке, и перевернула его, двинув сапогом по ребрам.
– Чего не скоблишь, сволочь?
Ничто следом за цепью заполз на наклонную палубу, и, словно крестьянин, подметающий очаг после того, как сгорел весь дом, принялся за свой обычный мучительный труд.
Анкран и Сумаэль обменялись полными сомнения взглядами, а потом сами приступили к работе. Шадикширрам пошла за своим инструментом. Как оказалось – за вином, которое тут же начала размеренно пить, плюхнувшись на ближайший камень. Тригг, вот так диковина, отпер несколько замков и гребцов, не покидавших неделями банки, посадили на цепи большей длины, и Анкран выдал им орудия труда. Джойда с Ральфом поставили колоть бревна киянкой и клиньями, а потом Ярви волок доски к прорехе в борту, где Сумаэль, сосредоточенно выпятив челюсть, подтесывала их топором по размеру.
– Чему ты лыбишься? – спросила его она.
Работая, Ярви ободрал ладони, а голова болела после удара о весло, и сам он был утыкан занозами с ног до головы, но на ее вопрос лишь улыбнулся шире. На длинной цепи все на свете выглядит веселее, и Сумаэль ни в коем разе не была исключением.
– Меня выпустили со скамьи, – ответил он.
– Хе, – приподняла она брови. – Давай-ка не привыкай.
– Там! – донесся истошный крик, словно вопил недорезанный петух. Один охранник с бледным, как привидение, лицом размахивал руками, указывая в глубь побережья.
Там на краю леса стоял человек. Несмотря на холод, он был обнажен по пояс, на теле – полосы белой краски, на голове густая черная шевелюра. Через плечо у него висел лук, у бедра – короткий топорик. Он не делал резких движений, не выкрикивал угроз – просто стоял и смотрел на корабль и суетящихся возле судна рабов, а потом не спеша повернулся и растворился в тени. Но паника, которую он разжег, вряд ли вспыхнула бы сильнее, атакуй их целая армия.
Ознакомительная версия.
