– Да, деточка, хорошие были похороны, – сказала она Марии и улыбнулась.
Это были правильные слова, и, отразившись на ее молочно-белом челе, они несли печали утоление, лишавшее ее мрачной безнадежности. Хозяйка поставила перед Марией тарелку с домашним сыром и чашку дымящегося молока. В ответ девочка улыбнулась. В доме пахло кофе, к этому запаху примешивался аромат готовящейся на огне домашней птицы. Мужчины остались во дворе, а три бабульки и мать молча отдыхали от утренних переживаний и смотрели, как двигаются круглые локти хозяйки, нарезающей хлеб. Неспешность придавала каждому ее движению особую степенность и горделивость. Наступал час женщин. Час женщин, знающих, каким должен видеть свой дом мужчина перед битвой. В такой час женщины заполняют все пространство жилища, каждый его закуток и каждую щелку, пока семейное гнездо не станет жарким и мягким, как трепещущая грудь, исторгающая самые чистые порывы женской натуры. И ферма, едва вместившая женщин, чьи тела заняли все пространство общей комнаты, отчего та комната стала казаться округлой, воплощая мир, где царила женщина, дарящая удовольствие и радость.
На рассвете, последовавшем за ночью великого исцеления, Алессандро, Паулус и Маркус отправились во Францию. Клара не спала всю ночь. Это был последний день земной жизни Евгении, и, когда все прощались, в Риме лил дождь. На крыльце Леонора грустно прижала Клару к себе. Пьетро невозмутимо молчал. Петрус казался еще более помятым, чем обычно.
– Не знаю, что вы найдете в селении, – сказал Маэстро, – но на дороге вас не должны увидеть.
– Не увидеть – когда весь Рим под надзором? – спросила Леонора.
– Люди Пьетро ждут их снаружи, – ответил он ей, – они покинут город тайно.
Все обнялись. Но прежде чем уехать, Сандро встал перед Кларой на колени и, когда глаза их оказались вровень, прошептал:
– Когда-нибудь я расскажу тебе историю одной женщины, которую я знал. Ее звали Тереза. – Он поднял глаза к Маэстро. – Я все думаю… – пробормотал он.
Они скрылись под завесой дождя. Но прежде чем исчезнуть за поворотом аллеи, Алессандро обернулся и помахал Кларе. Может быть, то подействовала сила предка? Ей показалось, что она видит его впервые.
Клара осталась на вилле с Петрусом, который привычно впадал в дрему, как только они оказывались вдвоем. Но в это утро он как-то задумчиво посмотрел на нее, и ей показалось, что он трезвее обычного.
– Кто такая Тереза? – спросила она.
– Что ты знаешь о призраках? – поинтересовался он в ответ.
– Они живут с нами, – сказала она.
– Нет, – ответил он, – это мы живем с ними и не даем им уйти. Они уйдут, если им рассказать правильную историю.
Клара ничего не ответила. Что-то в нем изменилось.
– Я не могу сегодня рассказать тебе о Терезе, – продолжал Петрус, – но я расскажу тебе историю, которая приведет к ней. – Он вздохнул. – Но прежде мне нужно опрокинуть стаканчик.
– Может, лучше не пить? – возразила она.
– Не думаю, – сказал он. – Люди, когда пьют, утрачивают свои способности, а я становлюсь только сильнее.
Он встал и налил себе густого красного вина.
– Я, должно быть, единственный, чьи таланты раскрываются с вином амароне, – сказал он. – Почему? Загадка и туман.
– Но кто вы на самом деле? – спросила она.
– Как это – кто?
– Маэстро, Паулус, Маркус и ты. Вы ведь не люди?
– Люди? Конечно нет, – сказал он озадаченно. – Мы эльфы.
– Эльфы? – повторила она в изумлении. – Разве бывают эльфы-пьяницы?
Он принял удрученный вид:
– Я не пьяница, у меня просто повышенная чувствительность к алкоголю. Кстати, мы все такие. И что, из-за этого лишать себя такого удовольствия?
– У вас что, все пьют?
– Да нет же, – сказал он немного неуверенно. – Потому-то я и здесь.
– Ты здесь ради москато?
– Я здесь ради москато и разговоров с людьми.
– У эльфов нет интересных разговоров?
– Есть, – сказал Петрус и потер лоб. – Это посложнее, чем я думал, – пробурчал он.
– А чем вы занимаетесь весь день? – поинтересовалась Клара в похвальном желании помочь ему.
– Да разными делами, разными… Стихосложением, каллиграфией, походами в лес ходим, в сады камней, занимаемся керамикой, музыкой. Встречаем сумерки и туманы. Пьем чай.
Целые реки чая.
От этого последнего соображения он как будто приуныл.
– Не могу даже сказать тебе, сколько мы выпиваем чая, – подытожил он, окончательно загрустив.
– А беседы?
– Беседы?
– Они похожи на разговоры с Маэстро?
– Нет-нет. Большинство из нас не столь вдохновенны. Мы – обычные эльфы. Праздники тоже бывают. Только совсем другие.
– Как это – совсем другие?
– Никто не рассказывает историй. Читаем стихи одно за другим, поем длиннющие кантаты. Но никаких историй про привидения или про поиски трюфелей.
При упоминании об этом он сразу оживился. Как раз накануне один рассыльный вел на кухне нескончаемый рассказ, действие которого происходило в тосканских лесах.
– Значит, ты здесь ради вина и рассказов о поиске трюфелей?
– Маэстро пригласил меня ради историй. Но вино только помогает делу.
– Тебе было скучно на небе? – снова спросила Клара.
– Это не совсем на небе, – пробурчал он, – немного скучновато, да, – но не это главное. Долгое время я вообще слыл никудышным. Но как-то Маэстро спросил, не хочу ли я отправиться к вам. Я прибыл, выпил и остался. Я создан для этого мира. Именно поэтому я могу рассказать тебе историю Алессандро. Потому что мы собратья по ненасытности.
– Маэстро поручил тебе рассказать мне историю Алессандро?
– Не совсем, – ответил Петрус. – На самом деле именно я предложил рассказать тебе твою собственную историю, а это влечет за собой много других историй. Так что, если ты прекратишь задавать свои вопросы, я начну с истории Алессандро. – Удобно устроившись в кресле, где он обычно громко храпел, Петрус вновь наполнил бокал и приступил к рассказу, и тотчас черты его круглого лица приобрели непривычную стальную четкость, а в голосе появилась доселе неслыханная бархатистость. – История Алессандро начинается примерно сорок лет назад в прекрасном доме в Аквиле, где он жил с матерью, женщиной поразительной, созданной для странствий и чахнувшей от невозможности выбраться за пределы собственного сада. Единственной ее радостью стал младший сын. Ибо Алессандро был прекраснее неба. Во всей провинции не встречали лица совершенней, а нрав ребенка казался отражением его внешности. Он научился говорить на изысканнейшем итальянском языке с такими оборотами, которых в тех местах не слыхали, и с детства выказывал склонности к музыке и рисованию, далеко превосходившие все, что случалось видеть его наставникам. В шестнадцать лет ему уже нечему было у них учиться. В двадцать лет он отправился в Рим, провожаемый слезами и надеждами матери, и пришел к Пьетро, о котором рассказывал ему покойный отец. Он продавал богатым римлянам восточные ковры, которые доставлялись в Абруцци по северной дороге.
Он прервался и вновь налил себе вина.
– Ты хорошо рассказываешь, – сказала Клара.
– Лучше, чем твоя старая няня? – спросил Петрус.
– Да, но голос у тебя не такой красивый.
– Это потому, что в горе пересохло, – сказал он и отхлебнул амароне. – Знаешь, каков секрет хорошего рассказа?
– Вино? – предположила она.
– Лирика и небрежное отношение к истине. Зато вот с сердцем шутки плохи. – И, любовно рассматривая рубиновое содержимое бокала, он продолжал: – Итак, Алессандро отправился в Рим со всей отвагой и сумятицей мыслей двадцатилетнего юноши.
– Я вижу картину, – сказала она.
– Ты видишь ее в моем уме?
– Я вижу то, о чем ты говоришь.
– Замечательно, – сказал он. – И притом без выпивки.
– Это дар моего отца?
– Дар твоего отца плюс твой талант. Эта картина – первая, которую Алессандро показал Пьетро, который в жизни ничего подобного не видел. Он знал рынок искусства и понял, что у него на глазах совершается чудо. На холсте ничего не было изображено. Краски были набросаны изящными штрихами, уходившими к верхнему краю наподобие вил с тремя неравными зубьями – наружные короче и соединены в основании. Странное дело, если присмотреться хорошенько, ясно было, что штрихи могли быть направлены только в одну сторону. При этом Пьетро видел перед собой текст и задумался, как Алессандро выучил этот язык. Но когда он спросил его об этом, то увидел, что тот не понимает.
– Ты просто так написал «гора», не зная, что означает твоя каллиграмма? – спросил он.
– Я написал «гора»?
Алессандро был изумлен. Он приехал из Авилы и весьма смутно представлял себе мир. Но он начертал знак горы, а Пьетро сумел его прочесть, потому что бывал в стране этих знаков и некоторые из них научился распознавать. Впрочем, все наши умеют, потому что мы давно считаем этот язык своим. А еще потому, что камни гор имеют для нас большое значение. Пьетро спросил у Сандро, есть ли у него другие полотна. У него были. И в последующие месяцы он много писал. Картины были великолепны.
