– Немного виски было бы в самый раз, если есть; со льдом.
Я направился к бару, в то время как фон Хельрунг встал прямо напротив Аркрайта, который поднял саквояж на обеих руках и протянул его фон Хельрунгу, словно жрец, приносящий жертву своему божеству.
– Я вернулся с рассветом и вот что нашел. Я подумал, вам бы хотелось, чтобы я его привез. Это все, что от него осталось.
– Все?
Аркрайт шумно сглотнул и прошептал:
– Остальное мне удалось смыть в море, с приливом.
Виски для него был готов. Фон Хельрунг принял у меня стакан и передал Аркрайту, осушившему тот одним судорожным глотком.
– Ах-х.
– Не желаете ли еще? – осведомился фон Хельрунг.
– Немного помогает.
– Тогда нужно еще. Вы заслужили, Томас: все, до последней капли.
Когда Томас Аркрайт пришел в себя час спустя, он был уже не в уютной гостиной Абрама фон Хельрунга на Пятой авеню. Место, в котором он себя обнаружил, не было ни Пятой авеню, ни уютным.
Гадаю, что он заметил первым. Был ли то странный запах влажного воздуха, пропитанного химикалиями и слабыми полутонами разложения? Или же то, как посерел мир – серые стены, серый потолок, серый пол – и как все вокруг покрылось мрачной копотью от чада старых масляных ламп? Или, может, он заметил пыль, что еще не успела осесть на стены и лениво плавала в воздухе тесной каморки? Возможно. Но я подозреваю, что в первую очередь он заметил веревки.
– Ну, наш малыш проснулся, – пробормотал Джейкоб Торранс.
Аркрайт дернулся на стуле и, будучи крепко привязан к тому за руки и за ноги, чуть не перевернулся. Он прищурился в слабом свете единственной керосиновой лампы, что стояла на столе за спиной Торранса. Тот высился прямо перед пленником, шесть футов шесть дюймов массивного силуэта, с укрытым тенью лицом и голосом ангела мести, сошедшего с небес карать грешников.
И во мне раскручивалась пружина, стремительная яростная дрожь при виде страха в глазах Томаса Аркрайта.
– Кто вы? – спросил Аркрайт неожиданно ровным голосом. Странные вещи могут твориться со звуком в подземных тайниках Монстрария. Он рикошетит от стен, летит вниз по змеиным норам коридоров, бьется туда-сюда, вверх-вниз, от стены к стене и назад. Неужели я расслышал отзвук акцента, весьма далекого от говоров Лонг-Айленда?
– Я человек, который вас убьет, – так же ровно ответил Торранс. – Разве что Уилл пожелает, чтобы я уступил ему эту честь.
– Уилл! – он вглядывался в сумрак, пока не нашарил меня глазами. Я заставил себя не отвести взгляд. – Где фон Хельрунг?
– Я убил его, – ответил Торранс. – Или не убил. Или убил? Как полагаете?
– Где я? Почему я привязан к стулу? – Наркотик все еще плавал в его крови. Он боролся с ним, усилием воли заставляя язык ворочаться и четко выковывать слова.
– Что, запаха не узнаете? Я-то думал, вы здесь уже бывали. И вы в курсе, почему привязаны к стулу. Так что пока ничья: два вопроса, ответов на которые вы не знаете, и два – на которые знаете. У вас право всего на пять, так что рекомендую задать вопрос первого типа.
– На последний я не знаю… не знал ответа. Что… что случилось? Я правда не понимаю… Уилл, можешь объяснить мне, что происходит?
– Вы спрашиваете Уилла, потому что мои ответы вам не нравятся. Но это уж не моя вина.
– Прекрасно! В таком случае спрашиваю вас: почему вы хотите меня убить?
– Я не сказал, что хочу, сказал только, что убью. Я не монстр, знаете ли; я только их изучаю, – он сбросил сюртук и передал его мне. И вынул кольт.
– Это мой пистолет. Я зову его Сильвией. Долгая история.
Он откинул барабан и задержал его в футе[58] от породистого носа Аркрайта.
– Не заряжена, видите?
Сунув руку в жилетный карман, Торранс достал единственную пулю.
– Пуля, – пояснил он, показывая ее Аркрайту.
Он вставил пулю в патронник и защелкнул барабан обратно. Затем, без дальнейших преамбул, шагнул вперед и прижал дуло к прекрасно вылепленному лбу пленника. Аркрайт не пошевелился. Его серые глаза смотрели, не моргая, Торрансу в лицо.
– Валяйте; жмите на курок. Вы меня не пугаете.
– Я и не хочу вас пугать, – ответил Торранс. Он бросил револьвер на колени связанному пленнику и продолжил: – Я собираюсь рассказать вам историю. Это одна из моих любимых историй; написал ее один мой очень хороший друг, действующий чемпион мира по поеданию хот-догов. Он съел два с половиной хот-дога, плюс булочки, за шестьдесят секунд. Однако заработать на жизнь поеданием хот-догов непросто, поэтому он обратился к писательству – что, конечно, оплачивается получше, но славы доставляет куда меньше, чем две с половиной венских сосиски в минуту – плюс булочки. Булочки больше всего впечатляют. А история довольно известная; вы вполне могли о ней слышать. Жил-был на свете очень злой король. И была у него прекрасная дочь, которую, несмотря на то, что было он очень и очень злым, король любил всем сердцем. Ну, и как-то раз эта его прекрасная дочь ослушалась и влюбилась в не подходящего ей парня – в простолюдина, короче говоря. Это очень, очень рассердило нашего злого короля – на беду любовнику принцессы. Король бросил бедного недоумка в самую темную, самую мрачную, самую сырую темницу – ну, в такую примерно, как вот это место. Он вообще-то собирался его казнить; но была у злого короля слабость – сиречь принцесса, что убивалась аки Джульетта по невезению своего возлюбленного, то есть по тому факту, что оный возлюбленный вылез на свет не из того чрева. Так что король его не убил; но, упаси Боже, и не помиловал. Он выставляет его на арену, огороженную со всех сторон на манер Колизея[59], а на арене две одинаковые двери. За одной дверью – очень симпатичная женщина, не такая красотка, как принцесса, но уж точно не просто смазливенькая. За другой – дикий тигр-людоед. Узник должен выбрать одну – сам, без принуждения. Если откроет дверь с дамой, придется ему жениться – пока-смерть-не-разлучит-нас и все такое, иначе злой король его казнит. Если откроет с тигром… Ну, представляете себе итог. Теперь вы, наверное, думаете: «Знаю, какую бы я выбрал!» – но погодите. Аккурат перед тем, как он выберет, он смотрит наверх и видит принцессу. Ах, триумф истинной любви! Добро побеждает разгулявшееся зло! Потому что она-то знает точно, что за каждой из дверей. И когда он ее видит, она показывает пальцем на правую – мол, верь мне, иди в правую дверь! Но пусть ее возлюбленный простолюдин и не вкусил всех благ придворного образования, он не простак. Он начинает думать. Задумывается, а как бы чувствовала себя его милая, зная, что ее единственная любовь остаток дней проведет в объятиях другой, пусть почти такой же красивой, женщины. Не значил ли этот жест: «Дорогой тигр, кушать подано»? О нет, ведь любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует»…[60] Может ли она хотеть, чтобы на глазах у короля и двора, и у нее самой, его разорвали на части? Исключено! Поэтому за правой дверью определенно дама. Но погодите-ка! Я же сказал, кто именно эта дама? Королевская дочь хорошо ее знает и презирает, ненавидит всей душой, так что если за правой дверью – она, принцессе придется смотреть до конца своих дней, как ненавистное ей создание обладает тем, чем ей, принцессе крови, обладать заказано. И это ее бедный возлюбленный тоже знает. «Но все равно, не верю я, что она смогла бы просто сидеть и смотреть, как меня едят, – думает бедняга. – Так что она указывает на дверь, что спасет меня – и разобьет ей сердце». И он начинает поворачивать ручку на правой двери. «Минуточку! – думает он. – А что, если она боится, что я ей не доверяю? Тогда, получается, она указывает на тигра, потому что думает, что я выберу другую дверь и спасусь. Значит, надо выбирать левую!» И он идет к левой двери. Но перед тем, как ее открыть, думает: «Стоп! Я ей верю. Ее сердце не вынесло бы вида моего изуродованного тела, которое тащит по арене дикий зверь, волочащихся по песку кишок, крови повсюду и прочей грязи. Дама должна быть за правой дверью! Если только… если только не зря я ей верю. Любовь долготерпит, но целую жизнь терпеть – срок немалый… За правой дверью тигр. Надо открывать левую!» Две двери. За одной – дама. За другой – тигр. Какую ему выбрать?
Торранс умолк. Аркрайт, к тому моменту, скорее всего, решивший, что беседует с буйнопомешанным, сперва ничего не говорил, но затем, не в силах больше выносить напряжение, выпалил:
– Ну хорошо, какую? Какую он выбрал?
– Не знаю! Мерзавец дальше не написал. Он, видите ли, может сожрать два с половиной хот-дога за минуту, а чертов рассказ закончить не может. И в любом случае это неправильный вопрос. Правильный – что выберете вы? Даму или тигра?
Торранс кивнул на меня. Я вышел в зал и вернулся с тележкой на колесиках; те, судя по всему, отродясь не смазывали – они визжали и скрипели, пока я вкатывал ее в каморку. Взгляд Аркрайта остановился было на тележке и венчавшей ее большой стеклянной банке – и тут же метнулся прочь. Его плечи его дернулись и обмякли; правая нога дрогнула.
