И воцарилась тишина. Даже пыль, казалось, приостановила свой судорожный танец. Аркрайт сидел на стуле, Торранс стоял за его спиной, я – опершись на стену, а еще были свет лампы, гнездовище и шпатель, и блестевший на шпателе пуидресер, звездная гниль, от которой гнили люди, и в каждом из нас – чудовище, раскручивающаяся пружина, шепчущая «АЗ ЕСМЬ» с силой, достаточной, чтобы расколоть мир надвое, в вас, и во мне, и в Томасе, и в Джейкобе, нечто в вас и во мне, нечто в Томасе и в Джейкобе, и две двери – по две на каждого.
Джейкоб выбрал дверь первым, склонившись и распустив веревки, связывавшие руки Томасу, и Томаса на стуле передернуло, как человека, отворившего парадную дверь своего теплого жилища холодным утром. Джейкоб выбрал свою дверь и развязал Томасу руки, и когда Томас уже почуял на лице бодрящий шквальный ветер свободы – Джейкоб запрокинул ему голову, Томас завыл и вскинул руки, но было уже слишком поздно, ведь Джейкоб отворил дверь, отворил ее настежь, и в рот Томасу воткнулся шпатель, до самого горла, и Томас поперхнулся.
Торранс отступил, когда Аркрайт двинулся вперед, отчаянно пытаясь встать, но его ноги все еще были привязаны к стулу, и он качнулся вперед, на холодный пол, крича, как на чудовищной скотобойне. Он полз по полу, спинка стула давила его грудь вниз и ерзала туда-сюда, пока его ноги бились и пытались вырваться из веревок, а затем он замер, его спина выгнулась, и содержимое его желудка выплеснулось наружу.
Все, что было потом, не могло продолжаться дольше минуты.
– Уилл! Уилл! – закричал Торранс.
Пощечина – такая сильная, что меня качнуло назад.
– Вон. Отсюда. Сейчас же.
Я бросился прочь мимо корчащегося тела Аркрайта.
Рыдания и проклятия, пойманные в ловушку каморки, эхо, перекликавшееся с ответным эхом, звучали так оглушительно, словно весь мир раскалывался надвое.
Когда по пути к двери я врезался в тележку, янтарная жидкость выплеснулась из банки. Потом за моей спиной раздались мягкий звон шпателя, падающего на пол, и жалобный скрип шатких колес, когда Торранс толкнул ко мне тележку.
Гнездовище теперь было в зале, а прямо за ним стоял Торранс, захлопнувший дверь и поспешно задвинувший засов. Он обрушил свой огромный кулак на запертую дверь и завыл с не нашедшей себе выхода яростью.
Не думаю, что человек по ту сторону двери его слышал.
– Тупой, тупой, тупой! – бах, бах, БАХ! – Тупой, тупой, тупой ублюдочный англичанишка! – БАХ!
Я соскользнул по стене вниз и зажал уши. Она никогда не остановится, эта раскручивающаяся пружина; нет ей ни начала, ни конца, ни дна, ни поверхности; она вообще не во вселенной; она была задолго до самой вселенной; и когда вселенная обратит себя в горстку пыли, оно все еще будет там – во мне и в вас, Чудовище, бездна.
– Это было не по плану! Вы не должны были делать это взаправду! – заорал я Торрансу в спину, пока он молотил по запертой двери. – Вы должны были только заставить его думать, что сделаете!
Он вихрем обернулся ко мне. Я ясно видел его глаза – в темном свете ламп, в мглистом зале, лишенные белков. Oculus Dei, подумал я, очи бога.
– Заткнись и слушай! – взревел он. – Просто закрой рот и слушай…
В каморке – молчание, и человек внутри видит перед собой две двери, свои две двери, и спрашивает себя, что за ней, дама или тигр? И вот он протягивает руку…
Джейкоб Торранс замер, когда прозвучал выстрел. Он поднял взгляд к низкому потолку и затем закрыл глаза.
– Выходит, оказалась дама, – пробормотал он.
Часть девятнадцатая
«Добра из этого не выйдет»
Абрам фон Хельрунг, скрестив руки за спиной, глядел из окна вниз на улицу. Под ним огромный город пробуждался к жизни. Большая серая тягловая лошадь процокала по граниту авеню, таща за собой нагруженную тканями подводу. Человек на велосипеде-костотрясе[61] прожужжал вдоль тротуара. Две хорошенькие девочки с красными лентами в волосах прыгали через улицу, взявшись под руки и высоко задирая голые колени; их тонкий смех звучал как свисток продавца воздушных шаров – далеко и слабо.
– Сойди, пастырь, с горы, ибо они взывают к тебе, – тихо произнес он. – Приди, пастырь, и вновь отправляйся в путь твой!
Он отвернулся от окна и сказал:
– Мне было лет десять, когда отец взял меня с сестрой-малышкой из нашей деревеньки Лех с собой в Штубенбах: туда как раз приехали бродячие цыгане-циркачи. Нас было только трое: моя мать отказалась идти и наказала батюшке следить за нами в оба, поскольку многие верили, что цыгане крадут детей. «Дьяволопоклонники» – так она их называла. Но мой батюшка, пусть и был всего лишь бедным крестьянином, всей душой любил приключения, и мы все-таки пошли. Там были плясуны, и акробаты, и гадалки – и кушанья, да какие! Mein Gott, вы такого и не пробовали! И средь бела дня к нам подошли двое, один очень старый, а другой сильно моложе – быть может, его сын – и предложили заглянуть в их шатер за скромную мзду. «Зачем? – спросил батюшка. – Что такого в вашем шатре?» И старик ответил: «Идите и сами увидите». Так что батюшка заплатил, и я вошел. Без батюшки и без сестренки. Младший цыган велел: «Не пускайте ее. Она должна ждать снаружи», – а оставить сестренку одну снаружи, чтобы ее вдруг украли, батюшка боялся – или боялся маминого гнева, если бы сестренку и в самом деле вдруг увели. Я вошел один. Там был большой деревянный ящик – он показался мне очень похожим на гроб, – а в ящике лежало чудовище. Я замер от страха, будто к месту примерз. «Что это?» – спросил я у старика. «Это чудовище, – сказал он, – которое убили мои собратья в Египте. Оно называется «грифон». Этот еще детеныш. А вырастают они очень большими, такими большими, что заслоняют солнце. Разве он не прелесть?» У него были тело льва, голова орла и удав вместо хвоста. Подделка; и довольно грубая. Они сшили части тел толстой черной бечевкой, но к этому заключению я пришел лишь много лет спустя. А тогда я был всего лишь ребенком, и глаз не мог отвести. Что это такое и как вообще может существовать такая тварь? Я помню, как в моей груди теснились чувства, словно огромная рука выжимала всю жизнь из моего сердца. Я хотел бежать прочь; я хотел остаться. Я хотел отвернуться; я хотел посмотреть поближе… Оно удерживало меня, и, каким-то странным образом, на понимание которого я и не претендую, я удерживал его. Я все еще его держу. А оно все еще держит меня.
Он вновь отвернулся к окну. Солнце пробилось из-за зданий на восточной стороне улицы, затопив авеню золотистым светом.
– В тот-то день все и началось.
– Мне было пятнадцать, и мое первое чудовище звали так же, как меня, – сказал Джейкоб Торранс. – Оно явилось домой от любовницы, высосав бутылку ядовитого пойла, и принялось избивать мою мать столярным молотком. Так что я схватил первое, что подвернулось под руку – так вышло, что это был его мушкет, «спрингфилд», – и проделал у него в затылке дыру размером с репу. С тех пор я и убиваю чудовищ.
Фон Хельрунг морщился.
– Томас Аркрайт не был чудовищем… пока вы его таковым не сделали.
– Откуда вам знать? Аркрайт вам сказал? Нет! Вы это предполагаете, говорите наугад! Помимо Кернса, за этим покерным столом минимум две партии игроков, мейстер Абрам. Три, считая нас. Те, кто, как Аркрайт боялся, убили бы его, раскрой он карты, и те, кто убили бы нас, если б хоть волос упал с его лысеющей головы. Понятия не имею, кто бы могли быть первые, но держу пари, что вторые – правительство Ее Величества. С моей точки зрения, вполне логично. Если бы я был Кернсом и знал жердочку, на которой сидит магнификум, я бы запросил за это немало. Гнездовище, конечно, можно было бы продать задорого – но вы только подумайте о курочке-наседке, капли слюны которой достаточно, чтобы мозг взрослого мужчины превратился в студень. Да Кернсу заплатили бы по-королевски – в буквальном смысле слова!
– Но зачем англичанам подсылать к нам шпиона, если ключ к магнификуму у Кернса? – спросил фон Хельрунг.
– Сейчас я до этого дойду. Аркрайт явно знал, что гнездовище – у Уортропа. Уилл вычислил это сам, в одиночку. А единственный источник, от которого Аркрайт мог это узнать, – Кернс. Если, конечно, первая партия, кем бы они ни были, ему не сказала – или другая партия, о которой мы пока ничего не знаем, но я так пока не думаю. Полагаю, ему сказал Кернс. Конечно, не сам Кернс лично – британское правительство, те парни, что его прислали. А прислали они его затем, что Уортроп был им для чего-то нужен.
– Нужен им… для чего? – фон Хельрунг казался сбитым с толку.
– Не знаю наверняка. Но я убежден, что Джон Кернс, заполучив гнездовище, не знал, откуда оно. Вот почему они подослали к нам шпиона. Если ты знаешь, откуда берутся гнездовища, зачем тебе первоклассный охотник на монстров? Ты просто идешь прямиком к монстру. Но если ты этого не знаешь, то придется тебе лезть по бобовому стеблю, как в сказке[62]. Так что же делать парнишке нашему Джеку, у которого есть золотое яичко – но нет гусыни, которая его снесла? Ему понадобится охотник на гусей. И не просто первый встречный охотник на гусей. Эта гусыня особенная; гусыня гусынь… хм, гусей. Не всякий охотник тут подойдет. Только самый лучший в мире. Однако поговорить с ним начистоту смелости тебе не хватает. Ты не признаешься ему, зачем тебе эта гусыня; с какой-то стати он вбил себе в голову, будто монстрология имеет какое-то отношение к морали.
