Он обернулся с очень серьезным лицом.
– Большинство придворных дам не стали бы меня предупреждать. Некоторые – чтобы поддразнить, другие – потому что это просто не пришло бы им в голову. Нагота при Дворах – обычное явление. Как тебе пришло в голову мне сказать?
– Из стражей некоторые заигрывают с дамами, щекочутся и похлопывают, и таких бы я не стала предупреждать. Для них это была бы просто та же игра. Но ты никогда в нее не играл, Дойл. Всегда держался в стороне. И просто лечь и растянуться перед тобой на кровати было бы... нехорошо.
Он кивнул:
– Да, было бы. Очень многие при Дворе относятся к нам, к тем кто держится поодаль, как к евнухам, будто у нас никаких чувств нет. На самом деле мы предпочитаем вообще не касаться мягкой плоти, чем чтобы нас заводили до точки, а облегчения не было. Это для меня хуже, чем ничего.
– Разве королева вам запрещает даже касаться самих себя?
Он опустил глаза к полу, и я поняла, что переступила со своим вопросом границу вежливости.
– Прости меня, Дойл, мы слишком чужие для такого вопроса.
Он ответил, не поднимая глаз:
– Ты самый вежливый представитель королевской крови при Неблагом Дворе. Королева считала твою... обходительность слабостью. – Он пристально посмотрел на меня. – Но мы, стража, это ценили. Всегда было приятно охранять тебя, потому что тебя мы не боялись.
– Действительно, у меня же не было ни силы, ни влияния.
– Нет, принцесса, я не говорю о твоей магии. Я хочу сказать, что мы не боялись жестокости с твоей стороны. Принц Кел унаследовал от своей матери ее... чувство юмора.
– То есть он садист?
– Во всех смыслах, – кивнул Дойл. – А теперь ложись на кровать и дай мне посмотреть на рану. Если ты истечешь кровью во имя стыдливости, королева может сделать меня евнухом.
– Ты – Мрак королевы, ее правая рука. Она не станет лишаться тебя ради меня.
– Боюсь, что ты недооцениваешь себя и переоцениваешь меня. – Он протянул мне руку. – Пожалуйста, принцесса, соизволь лечь на кровать.
Я приняла протянутую руку и взобралась на кровать на коленях.
– А ты, пожалуйста, называй меня Мередит. Уже много лет как я не слышала "принцесса то, принцесса се". В Кахокии я снова этого наслушаюсь, а сегодня, прошу тебя, давай без титулов.
Он склонил голову:
– Как скажешь, Мередит.
Я позволила ему помочь мне переползти на середину кровати, хотя на самом деле помощь мне не была нужна. Отчасти это было потому, что он хотел помочь, а отчасти – из-за ощущения его руки в моей.
Я легла, погрузив голову в роскошь подушечек. Приподнявшись на локтях, я отлично видела линию моего тела.
Дойл склонился у моей ноги.
– С твоего разрешения, принцесса.
– Мередит.
– С твоего разрешения, Мередит, – кивнул он.
Я потянула вверх темный шелк, пока не открылась рана. Она была настолько высоко, что из-под рубашки показались черные трусики.
Он руками исследовал рану, оттягивая кожу, надавливая пальцами. Она болела, и болела не по-хорошему, будто повреждения были сильнее, чем я думала. Кровь побежала быстрее, но это была не артерия. При пробитой бедренной артерии я бы истекла кровью еще несколько часов назад.
Он разогнулся, опустив руки себе на колени.
– Рана очень глубокая, и я полагаю, повреждены мышцы.
– Она не сильно болела, пока ты не начал ее ощупывать.
– Если я ее сегодня не залечу, завтра ты расхвораешься, и придется ехать в больницу. Могут потребоваться швы на внутренней поверхности бедра. Или я могу исцелить ее сегодня.
– Я голосую за второе предложение, – сказала я.
Он улыбнулся по-своему.
– Это хорошо. Мне бы не хотелось объяснять королеве, почему я тебя привез хромую, если мог вылечить. – Он наклонился было к моей ноге, потом выпрямился. – Легче было бы, если бы я сдвинулся.
– Ты целитель – ты и делай, что нужно.
Он вдвинулся между моими ногами, и мне пришлось расставить их, давая место его коленям. Это потребовало каких-то движений и нескольких "прошу прощения, принцесса", но наконец он оказался лежащим на животе, а его руки держали меня за ляжки. Взгляд его поднялся вдоль моего тела и встретил мой.
От вида его в этом положении у меня пульс зачастил. Я попыталась не выразить этого на лице и, боюсь, не смогла.
Он выдохнул будто теплым ветром на кожу моего бедра. Он смотрел мне в лицо, и я поняла, что смотрит он не случайно и вряд ли это как-то связано с процессом лечения.
Он оторвался от моей кожи.
– Прости меня, но мне не просто секса не хватает, а мелких интимных подробностей. Как реагирует лицо женщины на твое прикосновение. – Он быстро лизнул мне кожу. – Ее короткие вдохи, когда начинает реагировать ее тело.
Он лежал между моими ногами, глядя на меня снизу вверх. Я смотрела вдоль его тела. Волосы толстым черным канатом вдоль голой спины, над натянутой гладью джинсов. Когда я снова встретила его взгляд, это был взгляд мужчины, уверенного, что не услышит от тебя "нет", и не важно, о чем он просит. Дойл этого взгляда не заработал. Еще не заработал.
– Кажется, ты не собирался заигрывать.
Он потерся подбородком о мое бедро и ответил:
– Обычно я не позволяю себе оказываться в такой компрометирующей позиции, но обнаружилось, что, когда я в ней оказался, очень трудно ею не воспользоваться.
Он прикусил мне бедро, легко, и когда я ахнула, нажал чуть сильнее. У меня выгнулась спина, я вскрикнула. Когда я снова смогла посмотреть, на коже остался отпечаток зубов. Давно уже не было у меня любовника, который не только мог оставить мне следы на теле, но и хотел этого.
Голос его стал низким мурлыканьем:
– Это было чудесно.
– Будешь меня заводить – я тебя тоже заведу.
Я хотела сделать это предупреждением, но слишком много придыхания было в моем голосе.
– Но ты там, наверху, а я здесь, внизу.
Он крепче сжал мне бедра – сила в его руках была неимоверной. Я поняла, на что он намекает: у него хватит силы удержать меня просто руками на бедрах. Я смогу сесть, но не смогу выбраться. Напряжение в теле, которого я не осознавала, покинуло меня. Я обмякла в его руках, легла спиной на кровать.
Были вещи, которых мне недоставало и которые мало имели отношения к оргазму. Дойл никогда бы не посмотрел на меня с выражением подступающего ужаса в ответ на что-то, что я попросила бы его сделать. Он не заставил бы меня ощущать себя чудовищем только из-за того, чего хочется моему телу.
Я выпростала шелк рубашки из-под спины, натянула его на тело, на голову. Поднялась, сев над ним. Темное знание исчезло из глаз Дойла, сменившись острым мучительным желанием. Оно так явственно читалось на его лице, что я поняла: игра зашла слишком далеко. Я держала рубашку перед грудями, не зная, извиняться или это только усугубит ситуацию.
– Нет, – сказал он. – Не закрывай их. Просто я не ожидал этого.
– Не надо, Дойл. Мы не можем это закончить как надо, а особенно для тебя... извини меня.
Я стала опускать рубашку.
Пальцы его до боли сжались у меня на бедрах, впились в кожу. Я ахнула, посмотрела на него – рубашка у меня была надета только на руки.
Голос его прозвучал повелительно и мрачно, едва скрывая ярость, от которой глаза его светились черными алмазами:
– Нет!
От одного этого слова я застыла, выпучив глаза, и сердце забилось в горле пойманной птицей.
– Нет, – повторил он голосом лишь чуть менее суровым. – Я хочу их видеть. Я хочу заставить тебя извиваться, моя принцесса, и хочу при этом видеть твое тело.
Я отпустила упавшую рубашку и села как можно ближе к нему. Его хватка на моих бедрах миновала предел удовольствия и переходила просто в боль, но и это при определенных обстоятельствах было своего рода удовольствием.
Он чуть отпустил пальцы, и я увидела у себя на бедрах следы от ногтей. На моих глазах эти полумесяцы стали наполняться кровью.
Он стал было вынимать руки из-под моих бедер, но я отрицательно мотнула головой.
