Мистер Уайльд терял терпение, а Лилео никак не могла сделать выбор: он или мир Нимуэ.
* * *
Лилео Пардье в полудреме лежала на лавандовой поляне близ Авалона. Легкий ветерок шевелил волосы, словно касание низко пролетевшего ангела, а маленькая дочь ползала между фиолетовыми кустиками, лопоча на детском языке. Изола часто пела на этом наречии, подражая странным словам, которые нашептывали ей цветы.
– Изола, – позвала Лилео, и малышка поползла назад, засовывая в рот собранные в кулачок лепестки.
По дороге домой Изола останавливалась, чтобы потрогать каждое незнакомое насекомое и растение в лесу Вивианы. Лилео следила за тем, чтобы дочь не сунула ничего в рот – маленькая Леди не боялась ничего в лесу, словно воспитанная единорогами.
Оазис. Маленькая дочка, стопка книг у кровати, голова идет кругом от волшебных сказок Детей Нимуэ.
Сердце Лилео, казалось, вот-вот разорвется от переполнявшего ее счастья.
Но счастье не было оберегом, и постепенно болезнь возвращалась.
Лилео принимала все таблетки, выписанные доктором Азизом, и между приемами сидела в спальне и смотрела в окно, словно запертая в башне принцесса. Иногда она рисовала в воображении собственную смерть. Целовала дикого лебедя с лунами вместо глаз, и семь лет жизни вмиг утекали сквозь зубы, но этого было недостаточно. В самые тяжелые минуты она плакала и умоляла мужа уйти и забрать с собой дочь, пока безумие не перекинулось на малютку, но мистер Уайльд твердо отказывался, и Лилео срывала с пальца обручальное кольцо и бушевала, злясь на мужа и на весь белый свет, не дающий ей покоя рядом с красивым мужем в домике посреди леса и голубоглазой дочерью, словно сотканной из пыльцы фей. Малышка могла бы похитить луну с неба, и никто бы этого не заметил, потому что красоты Изолы с лихвой хватило бы для ночи.
Лилео шла на сделки с совестью, продавая душу, словно Фауст. Когда одолевало желание сбежать из дома, она смотрела на спящую дочь. Считала ее вздохи. Касалась полупрозрачных век и пыталась разглядеть под ними сны. Когда хотелось заняться самоистязанием, Лилео залезала в ванну. Мысли затвердевали, скребя твердыми краями по черепной коробке, и Лилео размачивала их в воде, превращая суицидальные настроения в желе, способное выдержать еще один день.
Она рассказывала дочери сказки (многие она слышала от Детей Нимуэ, другие придумывала сама), и Изола смеялась, ахала, взвизгивала и хлопала в ладоши. Такой живой отклик от такой крохи! Лилео Пардье дала зарок, что не умрет, пока не увидит, что дочь пережила первую Изолу Уайльд.
Изола росла так же быстро, как и слива перед домом. Вскоре ей исполнилось девять, и зловещая дата неминуемо приближалась. Десятый день рождения Изолы. Последняя веха.
Лилео мучил страх, что несчастливое имя может повлиять на судьбу Изолы. Она пыталась гнать эти мысли прочь. Лилео больше не верила в Детей Нимуэ, но от этого они никуда не делись. Лилео не верила в пророчества. Ее Изола, вторая Изола, перейдет десятилетний рубеж.
Но повсюду ей мерещились предзнаменования смерти дочери: в хлопьях для завтрака, в надписях на стенах, в капельках пара на зеркале в ванной.
Лилео убедила в этом саму себя. Скоро Изоле исполнится десять, и свою часть сделки надо выполнить. Смерть требовала жертвы, а иначе забрала бы и вторую Изолу.
Изола вернулась в лес, нетвердо стоя на ногах. Видения прошлого в поврежденном глазу меркли, а настоящее перед здоровым глазом расплывалось. Она больше не могла четко видеть ни тот, ни этот мир.
– Это произошло, когда мы праздновали мой день рождения, – онемевшими губами прошептала Изола. – Мне исполнялось десять.
Последний устроенный мамой праздник: лето, зеленая трава, торт, дети. Воздух был липким, а небо – безоблачным. Гости нежились на солнышке. Изола вспомнила застенчивую Лозу и болтливого Джеймса, а также Цветочка, которая завороженно порхала вокруг голубого шарика на ниточке, привязанной к пальцу Лозы. Та не видела фею – никто никогда не видел, и Изола улыбнулась: втайне ей было жаль тех, у кого в жилах не текла кровь Нимуэ.
Мама сидела у подножия сливы, прислонившись к стволу и закрыв глаза. Когда Изола подошла, мама очнулась от дремоты, улыбнулась и раскинула руки, приглашая дочку в объятия. Ее глаза были темными, руки – слабее, чем обычно. Она так похудела, что
Изола нащупала под грудью ребра, стальные прутья клетки.
Веснушчатые плечи мамы обгорели. Она взяла руку Изолы и приложила к своей ключице. Отпечаток ладони на секунду оставил белый след на покрасневшей коже, а затем растворился в ней. Тело мамы запоминало отпечатки пальцев Изолы, копировало в себя ее ДНК.
– У меня для тебя особый подарок, Изола, – сказала мама, вручая ей красивую книгу сказок, написанную от руки самой Лилео Пардье.
Изола с любопытством открыла первую страницу, и оттуда выпал второй подарок – серебряный браслет с брелоками, каждый из которых изображал одну из фаз луны.
Пока Изола восхищалась симпатичным украшением и необычной книгой, Лилео улыбалась, а затем прижала дочку к груди и попросила прожить жизнь и за себя, и за первую, давно умершую Изолу Уайльд. А потом Лилео ушла, оставив Изолу играть с подарками. Сказала, что пролила шампанское на платье и потому должна сходить наверх – переодеться и, может, принять ванну.
Водные процедуры затянулись, и Изола в испачканном травой нарядном платье поднялась по лестнице, чтобы найти маму. Где-то на середине пути она услышала звон разбиваемого зеркала и плеск. Остановилась, посмотрела наверх и босиком помчалась на второй этаж.
Постучала.
– Мама? – позвала она и толкнула дверь ванной. Яркий свет ослепил Изолу, и на секунду она прикрыла глаза рукой. – Мама, что ты тут делаешь?
Мама превратилась в триптих: волосы, пальцы ног и между ними – пена и тень.
Мама не шевелилась.
Зашипели догоревшие свечи.
Голова на бортике ванны была повернута к двери, словно мама услышала голос Изолы. Правый глаз невидяще смотрел на девочку на пороге и сквозь нее – в мир теней, который, казалось, всегда давил на Изолу, борясь за жизненное пространство.
Мертвый взгляд мамы замер на Изоле.
Тогда-то это и случилось. Русалочьи плавники мелькнули в пенной воде, а крошечные феи спрыгнули с зажженных фитильков свечей, чтобы набить животики плавающими в ванне розовыми лепестками. Из копны маминых темных волос выпорхнула стайка воробьев, которые тут же принялись шумно носиться под потолком. Все красивое наконец проявило свое уродство. Сказки были колыбельными чудовищ. Густая кровь струилась по стенке ванны, выписывая пять букв имени Изолы на плиточном полу. Вода все еще текла из крана, и лужа подступала уже к ногам Изолы, розовато-алая от крови.
Изола взглянула на свои ладони. Кровь текла из ее вен.
По ступенькам раздались громкие четкие шаги. Отец кричал: «Нет, нет, нет!» – но Алехандро добрался до Изолы первым, обнял ее и, когда догорела последняя свеча, сказал: «Все будет хорошо, принцесса. Обещаю».
Осколки волшебного зеркала валялись в раковине. Мамина обескровленная рука до сих пор сжимала стеклянное распятие.
Изола отстранилась от Алехандро и перешла на другой конец комнаты. Лунный браслет соскользнул с запястья – он был слишком большим, до него требовалось дорасти, словно до фамильного платья или заветной мечты. Упав на колени, пока папа вытаскивал маму из ванны, Изола услышала ее – самую жуткую тишину, распространяющуюся по венам ее матери….
Тишину небьющегося сердца.
В лесу Изола заговорила.
– Моя мама умерла, – прошептала она, не в силах убрать с языка горечь печали, – вместо меня.
Как бы Изола ни формулировала вопрос, ответ существовал только один. Вторая Изола прожила дольше, чем первая, а Лилео Пардье-Уайльд умерла вместо своей дочери: скользкая от мыла обнаженная жертва на алтаре акриловой ванны в окружении фруктовых шампуней и ароматических свечей: подношений мстительным богам, требовавшим крови для своих кубков – девственной или любой другой, плюс-минус несколько десятилетий выдержки.
– Но ты совсем на нее не похожа, – в слезах прошептала Изола. – Моя мама любила этот лес, а ты его убиваешь.
Лилео прикрыла вздрагивающие веки.
– Потому что она ядовитая, – пробормотала Флоренс, вновь привлекая к себе всеобщее внимание.
– Пожалуйста, Кристобелль, Руслана, отпустите ее, – обратилась к принцам Лилео. – Она хорошая девочка, просто расстроилась.
Фурия и русалка нерешительно разжали пальцы, и Флоренс, оказавшись на свободе, неуклюже плюхнулась в траву – порванное платье отяжелело от воды, а глаза яростно сверкали.
– Нет, – всхлипнула Изола. – Она не хорошая. Она пыталась вселиться в меня. – Никто не сказал ни слова, и Изола спросила: – Кто она?
Ответил ей Алехандро:
– Думаю, Изола, в каком-то смысле она – твой призрак. Осколок….
