Робин села у очага. Я опустилась рядом.
– Если вода поднимется еще, мы утонем, – сказала Робин.
– А Звитт скажет: «Туда им и дорога!» – и добавит, что это Река нас покарала.
Я сидела, привалившись к Робин, и смотрела, как с моих волос стекает вода. Каждая капелька по дороге проделывала поворотов двадцать, потому что волосы у меня, когда намокают, начинают сильно виться. И я поняла, что теперь нам и вправду нужно уплывать. Коровы у нас больше нет. Папы нет, и поле вспахать некому. Бедолага Гулл пахать не сможет, а у Хэрна пока для этого маловато сил. Денег, чтобы покупать еду, у нас нет, потому что никто не покупает мои накидки. А если бы деньги и были, жители Шеллинга вполне могут отказаться нам что-либо продавать. А потом я вспомнила, что они все равно собрались нас убить. Хотелось заплакать. Но опять не получилось. Я смотрела на Младшего – в свете очага казалось, будто он улыбается, – на Утенка – тот сопел во сне и то приоткрывал, то закрывал рот, – и на воду, которая сочилась из дровяного сарая и собиралась в лужу. Робин была теплая и мягкая. Она, конечно, иногда здорово меня злит, но все-таки старается как может.
– Робин, – встрепенулась я, – а мама выглядела так же, как мы? Она была из варваров?
– Не знаю, – отозвалась Робин. – Я плохо ее помню. Мне кажется, что волосы у нее были такие же, как у нас, – но, может, я это выдумываю. Я почти ничего не помню. Даже не помню, как она учила меня ткать.
Я, честно говоря, удивилась, что Робин ничего не помнит. Ей же было почти восемь лет, когда мама умерла. Вот мне было куда меньше, когда Робин учила меня ткать, но все прекрасно помню.
Например, что Робин не знала нужного узора для некоторых слов и мы с ней рассчитывали узор вместе. Я сильно сомневаюсь, что хоть кто-то, кроме нашей семьи, сможет прочесть то, что я сейчас рассказываю, – даже те, кто умеет читать письмена. Все прочие просто примут мою историю за очень красивую и необычную накидку, только и всего. Но я тку ее для себя. Когда вот так излагаю нашу историю на полотне, то лучше понимаю смысл нашего путешествия. Но сейчас мне придется прекратить, а то стук ткацкого станка беспокоит бедную Робин.
3А потом мы окончательно решили уходить. Близился рассвет, но через ставни еще не пробивалось ни единого лучика света. У меня болела шея, а во рту стоял противный привкус. Огонь в очаге почти погас, но я все-таки видела в его отблеске, как Утенок ворочается с боку на бок. Хэрн сидел за столом.
– Пол уже весь мокрый, – сказал брат.
Я потрогала коврик перед очагом. Он и вправду был мокрый, словно болотный мох. Я охнула.
И тут дверь спальни распахнулась, и на пороге возник Гулл. Он был одет в ночную рубашку и казался сейчас совершенно обычным, прежним Гуллом.
– Уже пора? – спросил он.
– Что – пора? – удивился Хэрн.
– Пора уходить, – пояснил Гулл. – Нам надо плыть вниз по Реке.
Вот клянусь – перед этим Робин спала. Но тут она мгновенно вскочила и попыталась успокоить Гулла и уложить его обратно в постель.
– Да-да, мы уходим, – сказала она. – Только еще рано. Пойди полежи, пока мы будем собираться.
– Но вы же не уйдете без меня? – встревожился Гулл, когда Робин оттеснила его обратно в спальню.
– Конечно нет! – улыбнулась ему Робин. – Но мы еще не сложили вещи в лодку. Ты отдохни, пока мы будем их паковать, а когда завтрак сготовится, я тебя позову.
Пока она упихивала Гулла в постель, мы с Хэрном сердито шлепали по комнате. Заправили лампу, зажгли ее снова и подложили в очаг последние поленья. Утенок проснулся.
– Что, мы вправду уходим? – спросил он, когда Робин вернулась.
Мы с Хэрном думали, что Робин просто успокаивала Гулла. Но она сказала:
– Видимо, придется. Мне кажется, Гуллу лучше знать, чего хочет Бессмертный.
– Ты имеешь в виду, что это Бессмертный велел ему идти? – удивилась я.
И хотя было раннее утро, от благоговейного ужаса у меня по спине побежали мурашки. Обычно со мной такое случается только по вечерам.
– Гулл, должно быть, услышал наш разговор, – предположил Хэрн. – Только и всего. Но лично я доволен, что хоть что-то заставило тебя начать соображать. Давайте паковаться.
Тут я поняла, что мне совершенно не хочется никуда уплывать.
Шеллинг был единственным местом, которое я знала. А вокруг, казалось мне, нет ничего. Люди приходили из ниоткуда и рассказывали всякие истории про варваров с их заклинаниями, про короля, про войну – но я не верила, что все это взаправду существует. Настоящим оставался только Шеллинг. Мне не хотелось уходить в никуда. Кажется, Хэрн чувствовал примерно то же. Мы взяли лампу и побрели в дровяной сарай, чтобы выгнать лодку наружу, для погрузки.
Стоило открыть дверь, в сарай снова хлынула вода. Она вилась вокруг наших лодыжек, словно желтый шелк, ленивая, гладкая, упругая и сильная, – и с журчанием утекала в жилую часть дома. Лодка плавала уже на уровне ступеньки. В свете лампы в воде отразились наши удивленные и испуганные лица.
– Знаешь, – сказал Хэрн, – а ведь мы вполне можем загрузить лодку здесь, а потом просто выплыть через дверь.
Я вглядывалась в дверной проем, хотя мне мешал свет лампы. Я смотрела вниз – туда, где обычно находился спуск к Реке, – и не понимала, что я вижу. Ну, вы же знаете, такое иногда случается. Вместо склона я увидела какую-то яркую длинную полосу, а посреди этой полосы что-то скользило. Мне показалось, будто меня вынули из моей же собственной головы и поместили куда-то в несущуюся пустоту. Я увидела у себя под ногами себя саму: копна спутанных волос и круглые от страха глаза, дикие и странные. Мне подумалось, что, наверное, так себя сейчас чувствует Гулл.
Утенку это все не нравилось.
– Эта вода лезет туда, где всегда был воздух! – воскликнул он и побрел к двери, чтобы попытаться ее закрыть.
Но удалось это лишь Хэрну – у остальных не хватало сил справиться с напором воды.
Я постоянно забываю, какой он сильный, наш Хэрн. А по виду никогда не догадаешься. Он высокий и худой и вдобавок сутулится – в общем, цапля цаплей, под стать своему имени.
Мы долго спорили, что брать с собой, а потом долго ходили по лестнице на чердак и обратно. Робин решила, что надо взять яблоки. Хэрн сказал, что ненавидит фрукты последнего урожая. На самом деле просто никому из нас не хотелось уплывать. Но постепенно нас охватило возбуждение, и погрузка пошла быстрее. Хэрн укладывал вещи в ящики и громко отдавал приказы, а остальные бегали туда-сюда, вспоминая, что́ нам еще понадобится. Мы упаковали столько кастрюль и сковородок, что готовить завтрак оказалось не в чем. И почти всю еду мы тоже упаковали – остался лишь хлеб да сыр.
Робин разбудила Гулла и одела потеплее. На остальных были старые толстые дождевые накидки. Я тку их, только когда позарез нужно, потому что их надо ткать в двойное плетение и на каждую такую накидку уходит несколько недель. Мое будничное платье намокло, а изводить праздничное не хотелось. А кроме того, осточертело бродить по воде, путаясь в юбке.
И я надела старую одежду Хэрна. Я попыталась уговорить Робин переодеться во что-нибудь из старых вещей Гулла. Год назад она бы наверняка согласилась. А теперь вбила себе в голову, что должна быть леди во всем, и напялила свою кошмарную старую синюю юбку – я там допустила ошибку, когда ткала, и узор получился совершенно неправильный.
Гуллу все теплые накидки были малы. Подошла лишь одна – та, которую мама соткала для папы еще перед свадьбой. Моя мама была великой ткачихой. На этой накидке выткана история Халиана Тан Халета, Владыки Горных Рек. Она настолько прекрасна, что, когда Робин подвела Гулла к столу, я просто не выдержала и отвернулась. Накидка маминой работы и синяя юбка Робин – на такое соседство больно смотреть.
Пока мы одевали Гулла, мне пришло в голову, что с ним все не настолько плохо, как мне показалось сначала. Он пару раз улыбнулся и спросил, вполне разумно, не забыли ли мы рыболовные снасти и запасные шпеньки для мачты. Но при этом он по-прежнему смотрел куда-то перед собой и, похоже, не способен был одеться самостоятельно. Я даже подумала: может, он ослеп? Очень было похоже.
Я проверила это во время завтрака – поднесла ломоть хлеба прямо к лицу Гулла. Он моргнул и отвел голову. Брат ничего мне не сказал и даже не спросил, что это я такое делаю, – в отличие от Хэрна и Утенка, – но он явно видел этот хлеб. Я вложила хлеб ему в ладонь, и Гулл его съел. Взгляд у него при этом остался прежний.
– Я уже проверял ночью, – шепотом сообщил мне Утенок. – Он все нормально видит. Тут что-то другое.
Мы сидели вокруг стола, поставив ноги на перекладины стульев, потому что вода лила уже из-под всех дверей – даже из-под передней. Пол превратился в одну сплошную лужу. Тот угол, где стояли мой ткацкий станок и прялка, был выше, и там еще оставалось сухо. И в чулане для мытья посуды тоже, не считая углубления в середине. Мы посмеялись над этим, но я жалела, что нельзя забрать станок с собой. Но мы и без того чересчур нагрузили лодку, так что об этом не стоило даже и заикаться.
