Так я шла, поднималась и попала в тронный зал. Отец даже не глянул в мою сторону.
– Илзе, бедная девочка! – сказала мне самозванка с лицом матери. – Что ты сделала с собой? Эти царапины у тебя на щеках… и ореховая настойка… лицо теперь все черное. А что в волосах? Это смола? Зачем? А для чего ты голая и вымазана синим? Пойдем скорее в купальню, я вымою тебе голову.
И она, королева, – вот так просто сошла ко мне, отобрала копье, накинула на меня плащ, и мы отправились в мраморную, всю убранную гобеленами и занавесями купальню. Там королева велела мне войти в воду, взяла трех ясписовых жабок, поцеловала каждую и сказала:
– Эту я посажу тебе на лоб. Она заберет твои злые мысли, и ты избавишься от боли в голове. Эту я посажу тебе на сердце, – сказала королева про вторую. – Она возьмет на себя тяжести, что происходят от обид и злонравия. А эту, – прошептала королева, – я посажу тебе на лоно, и благословение Праматери пребудет с тобой в наши лунные дни. Отвадит боль.
Затем она опустила фигурки в прозрачную воду – одна жабка села мне на лоб, вторая на грудь, третья на лоно – и я закричала от страха. И вода тотчас позеленела, а жабки раскалились, словно уголья, затем потемнели и стали вопить тонкими голосами. Из воды высунулись бледные, словно могильные черви, цветы – распахнули свои зубастые пасти, проглотили жабок, после – зашарили по моему телу, точно слепые котята, ищущие сосцы матери…
Королева ахнула, опустилась на колени, подула на воду, затем провела по ней ладонью. Вода стала опять прозрачной, и по ней поплыли три красных мака.
– Сейчас я хорошенько вымою тебе голову, – сказала королева. – Если будешь пищать, отшлепаю мочалкой.
– Но ведь… – начала было я.
– А если будешь болтать – горький мыльный корень попадет в рот.
После она предложила мне теплое вино с пряностями и фрукты.
– Наверное, ты знаешь, Илзе, что ни одна из нас не способна по-настоящему навредить другой? Все мы дочери Праматери, все сестры под покровом ее, – сказала королева наставительно. – И впредь не мучь своими дикоцветами моих жабок. Оботрись получше, я уберу тебя сообразно чину, тебе пора домой, скоро вечер.
Я покорилась.
И что с того, что она сестра матери? Королева она незаконная, я даже вису об этом сложила. Невелико умение – надевать и сбрасывать перья, гаги на скалах справляются с этим безо всякой волшбы. И что проку вызывать ветер простым сопением, когда любая рыбачка умеет это не хуже королевы. Другим теткам, может, и морочит голову, но я-то вижу – она лишь подобие, тень. Кривляка и двурушница. Как и положено женщине, она правит, верховодит ярлами, шлет гонцов, пялится в свое зеркало или же в воду. Охраняет пасынков – а как же, такие большие, важные птицы. Мужи-оборотни. Диковина, тоже мне. Тоска.
В чертог свой я вернулась в крытом возке, утыканном бронзовыми листьями и птицами. Разодетая в золотую парчу, тонкий бархат и другие королевины обноски. Перед калиткой моею три раза трубили в горны, и я слышала, как там, в пустом и бескрайнем небе, откликнулись братья. Видимо, насмехались.
* * *
Зеркало, зеркало на стене – где побывать мне в моей стране?
Вышло так, что я решила навестить племянницу. Бедные жабки не шли из памяти. Пришла пора спросить совета или глянуть, как обстоят дела на самом деле, – а может, и то, и другое.
Грид – Птичница мудрая. Садик Грид у реки. В нем множество цветов и вечно копошатся перевертыши. Сейчас пусто – просто домик за оградой, просто цветы, просто гуси и перепелки.
Грид выглядит так, будто знает ответы на все вопросы, но с трудом подыскивает слова, и взгляд ее всегда опущен долу…
– Я, ваша великость, сейчас тебе что-то скажу, – заявила мне эта Грид. Она сидела на колодах, что сохли во дворе, и колола орехи.
– Если тебе есть что сказать, не молчи, – развеселилась я.
– Я бы и рада помалкивать, – скрипуче отозвалась Грид, – да вот невмоготу уже. Все к худу, не к добру.
– Ты о… – начала я.
– Да, ваша великость, – буркнула Грид – и вдруг подняла на меня глаза.
И я поклонилась. Так учили меня. Встретишь равную – будь сестрою, встретишь старшую – поклонись.
– Мне по-прежнему говорить тебе ты? – осторожно спросила я.
– Нынче слова так перепутались, – уклончиво сказала она, – ваша великость, тебе не время говорить. Слушай.
– Что же ты посоветуешь?
– Дай свершиться судьбе, – без обиняков ответила Грид. – Твоей сестрице, бывшей великости, маменьке ихней, грустно с той стороны… одной. Не успокоится до тех пор, пока всех не соберет. Под крыло. Весь выводок.
– И…
– И ее, – опять просто сказала Грид. – Особенно ее. Страшненькую, то есть старшенькую. С той стороны ее заждались, она для них вся. С самого рожденья. Тьма тьмой…
* * *
Темная вода…
Совет я нашла у пауков – они не летучие, они терпеливо ткут и добиваются своего. Все порхающие твари рано или поздно оказываются в их тенетах.
Помощь я обрела у крапивы – отменная из нее вышла сеть, хотя руки мои и стали схожи с руками Грид – огрубели и покраснели. Однако я была терпелива, усердна, работала молча, и в три светлых месяца завесила все стены, пол и потолок чертога плетеньем из кусачей травы – точь-в-точь паук.
Королева явилась в полдень, безо всякой охраны, покрутилась по двору, нашла меня в саду, около крапивы, и привела к чертогу. Она запросто уселась на моем пороге и усадила меня на скамеечку – у своих ног.
– У доброй хозяйки, – сказала она мне в спину, – в напоясном кошеле должно быть все и даже сверх того.
– А правда, что в кошеле Фрейи все судьбы и жизнь?
– Думаю, что там у нее множество чудес. Дай-ка я расчешу твои кудри, дитя, – проговорила самозванка. – Дивные золотые волосы – и в таком беспорядке. Это недосмотр.
Грид даже не повернулась в нашу сторону, только хмыкнула – будто камень треснул.
– Тут у меня был чудесный гребень. Вот! Как раз для твоих волос, – продолжила королева. И принялась причесывать меня.
– Я бы хотела, чтобы у меня была такая девочка, – говорила королева. – Я бы научила ее всему, что знаю. Я бы поделилась… Но пока есть только шесть непослушных мальчиков! Что поделаешь, с этими мужчинами нет никакой надежности. Посуди сама, Илзе, дорогая, – восемь из десятерых мужчин вырастают и бегут прочь – в море или на поле брани – словом, делают все, чтобы не работать дома, чтобы не быть опорой доброй жене. Слыхала ли ты про Винланд?
– Про дивную страну за морем? Слыхала. Туда все стремятся. Ни один не вернулся…
– Все бездельники! Я уже сказала и повторю – нет бы работать дома, быть опорой. Это им скучно. Зато плыть через бездонное море в далекий край, дабы гонять по полям таких же диких скреллингов – это им весело! Фрейя-Праматерь, как терпишь?
– Все мы должны быть терпеливы, – осторожно сказала я. – Таков удел мудрых дев и настоящих хозяек.
– Верно, Илзе, дорогая моя, – ответила королева. – Если бы женщина не была терпелива, спасибо Праматери, как бы иначе выдержала она младенцев, мужей и старцев?
Она наклонилась ко мне – и лицо, так похожее на маму, сказало чужим голосом:
– Иногда так хочется их прибить? Верно я поняла?
После этих слов я уснула.
…Крапива-лебеда.
– Твори что хочешь, коль ты сильна, – сказала мне как-то Птичница, – но никогда не делай приворот. Это погубило многих, погубит и тебя.
И конечно же, я поступила наоборот – или я не дева-воин, не старшая в роду, не королевна? Я взяла яблоки. Я дождалась регул и полной луны, я варила травы, я перегнала мед, я сотворила зелье и настояла его на вербене, крапиве и лебеде.
Я уколола палец, я три раза дала крови капнуть: на лавку, на золу и на порог. Я сотворила вместо себя Иных, Вечерних Илзе, и оставила их – одну за прялкой, вторую у печи, третью на пороге. Чтобы стерегли Птичницу, чтобы усыпили, чтобы не дали проснуться.
Я приукрасила обличье, взяла питье и ушла искать. Целый день бродила по полям, болотам, лесу. Я спрашивала пути у пауков, и они указали мне на север, я спросила помощи у кустов – и ежевика помогла мне найти путь, больно раня колючками, стоило мне свернуть не туда, а волчья ягода усыпала тропинку своими плодами, чтобы я хорошо видела дорогу.
